Железный крест

Часы на старой колокольне с грохотом пробили семь.

Эмиль, до того спавший на коленях старшего брата, проснулся, напрасно пытаясь выровнять свои неряшливые кудрявые волосы.

- Который час? – спросил он, сонно потирая глаза.

- Семь, - грустно ответил Виктор, старший брат.

Свет уже во всю озарял улицы Лейпцига. Виктор держал в руках железный крест отца с подписью «1914». Он, отец Виктора, получил его год назад, в какой-то давно забытой битве, о которой он никогда не говорил, осторожно снисходя всё дальше и дальше от темы Великой войны. Виктор перекатывал крест пальцами, погрузившись в свои ужасные, грустные и взрослые думы.

- Он скоро выйдет? – спросил Эмиль, растирая глаза и пытаясь окончательно пробудиться.

Виктор склонил голову на руки как на старой гравюре Дюрера.

- Не знаю.

Медсестры бегали туда-обратно по коридору, напоминая какую-то ожившую картину тех итальянских мастеров, имен которых Виктор не помнил. У них на фартуках была кровь. Старая, давно уже высохшая и впитавшаяся в белые нитки халата, свежая, словно любимая краска Калигулы, светлая, артериальная, венозная – все это было перемешано, словно эти вчерашние выпускницы медучилищ успели пройти клоаку жизни и смерти.

Перед мальчишками, которые сидели на старых стульях в коридоре, пронесли на носилках какого-то старого мужчину, и Виктор увидел следы ожога от иприта на его лице, увидел последствия неудачной операции, увидел молчаливую боль, отверженность и верность оставшихся нетронутых глаз. Смогут ли эти глаза ещё когда-нибудь плакать? Сможет ли он когда-нибудь смеяться? Эта мимолётная картина заставила его вскочить на ноги.

- Ты чего это, Виктор? – спросил младший Эмиль.

Хорошо, что он этого не видел. Ему повезло: он слишком мал, чтобы понимать все это, - думал Виктор.

- Ничего. Просто ноги разминаю.

- Ты вскочил словно тебя пчела укусила…

Эмиль с малых лет был проницательным мальчиком. Это больше всего настораживало Виктора.

- Там сверток есть. Поешь. Там немного мяса, сыра, во фляге немного компота.

Эмиль принялся есть, а Виктор рассматривал старые, дешёвые картины.

Картина иллюстрировала маленького мальчика на приёме у врача. Врач, кажется, давал мальчишке ложку с рыбьим жиром. Они такие счастливые. Такие лживые улыбки. Но почему лживые? Почему люди не могут быть счастливы просто так? Неужели всем быть таким задумчивым, как он, Виктор?

Он посмотрел на облезлую штукатурку, на грязный от крови подоконник, и только сейчас уловил слабый, далекий запах гноя, кислый запах пота, спирта, бинтов да, впрочем, все запахи смерти, и застыл, глядя в одну точку, словно ничего в мире не существовало, кроме него и этого скверного запаха и штукатурки, которая отпадёт рано или поздно.

Его размышления прервал резкий и протяжный крик с какой-то дальней палаты. Эта предсмертная мольба больно ударила по ушам мальчиков, а особенно последовавший за ней дикий визг. Ни на что не похожий крик умирающего.

Виктор ударил что есть сил кулаком о стену, не вынося внутренней боли, и пошёл к окну, держась за голову, словно обезумевший.

- Виктор, что такое? – Эмиль взял его за руку. Глаза их встретились, и Виктор увидел в глазах брата слёзы. Он прижал его к своей груди, крепко, как в последний раз. Зачем мне нужен такой мир, где я вижу слёзы своих родных? – думал он, и гладил волосы брата. Зачем мне такой мир, где не будет моих любимых?

- Всё хорошо, Эмиль. Все будет хорошо. Я обещаю тебе, слышишь? Ты мне веришь?

- Верю. Он скоро выйдет?

Взгляд Виктора упал на старый католический храм, скрытый далеко за кронами деревьев. Собирались тучи.

- Скоро.

- Правда? – спросил Эмиль, впиваясь в старшего своим скорбным взглядом.

- Ты веришь мне или нет в конце концов?

Мимо пронеслись санитары. Они напоминали стадо ворон в белых халатах, запачканных духом кончины. На парней они даже не взглянули. Крики стали доноситься всё чаще. Чем быстрее и чаще бегали врачи, тем громче и неистовее становились вопли.

У Виктора в глазах стояла та картина с мужчиной. Ожог иприта на его лице, клочки мяса, болтавшиеся словно у недобитого скота, взгляд, который был направлен не на него, Виктора, а куда-то вдаль, сквозь него, далеко-далеко.

Эмиль уже сидел на стуле, допивая компот, играясь карманными часами в серебряной оправе на длинной цепочке. На них было выцарапаны инициалы, две большие буквы G.M.

- Это его часы? – спросил Виктор. – Он ведь не разрешает их трогать.

- А теперь это имеет ли смысл?

- Эмиль!

- Да что такое, Виктор?

- Прости. Я просто плохо спал. Будь с ними осторожен. Отец их так любил...

- И маму он любил. А мама умерла раньше.

- Замолчи!

Раздался скрип побитой грязной двери. Оттуда вышел врач. По его лицу можно было понять, что Ад прошёл именно он, а не Вергилий. Глубокие складки на его лице, старые как мир морщины, мешки под глазами свидетельствовали о том, что это человек великой души, что он спас не одну жизнь, и спасет их ещё не мало. Но…

Руки Виктора задрожали. Он не мог остановить дрожь в себе, то и дело протирая потные ладони о штаны.

- Доктор… - единственное что он смог протянуть своим дрожащим голосом. Тяжёлый ком подступил к горлу мальчишке, а железный крест упал на пол.

- Виктор Мюллер? – спросил он. – Сын…

- Да, да, да, я его сын, я Виктор, я, скажите доктор, прошу вас наконец.

Слёзы побежали по его щекам, он говорил, как безумный.

Доктор молчал.

- Да скажите вы наконец! – крикнул Виктор. Маленький Эмиль тихонько всхлипывал.