:жертва.

:жертва.

Жертва.

Зимой, когда минуют первые, казавшиеся дико свирепыми с непривычки, ранние морозы, и погода, выдохнув и успокоившись, станет женственнее, помягче, и позволит вынуть руки из карманов парки и, без страха снежной пощечины от метели, приподнять голову - где-нибудь после обеда можно и прогуляться.
Поглазеть на окружающее.
Поучиться рисовать.
Заостренные копья и черные, гербовые медальоны ограды, стекающей темно-фиолетовыми ручьями поперек снежного тротуара, усыпанного крупным черным песком поверх серого льда. И каждый твой шаг отзывается мягким поскрипыванием песчинок по льду, как бесконечные рифмы обезумевшего поэта, который ты и есть. На замершие от холода, бесчисленные в хаосе переплетения, исхудавшие ветви боярышника, усыпанные красными шариками ягод. И одну можно взять и попробовать.
И ледяная капля скользнет внутрь тебя, а потом во рту появится слабый вкус — маняще сладковатый и успокаивающий.
Ищу покой мятущейся душе.
Татьяна Николаевна находит успокоение в работе.
Это очень странно, учитывая, что работа у нее, на мой взгляд, грустная. Она грамотный ученый. Биолог. И работает в коммерческой клинике, где бесплодные супружеские пары пробуют искусственное зачатие. Работает эмбриологом.
У нее в лаборатории, в стеклянном кубе, десятки чашечек Петри с прозрачной, блестящей жидкостью, в которых происходит первичное слияние женских и мужских начал и старт деления организма.
Мы познакомились у них в ординаторской, за чаем, а я оказался там вот почему — заглянул к приятелю. Он врач андролог, невероятно толстый, шумный и энергичный, нас, мужиков пользует.
Такой вот Валера врач.
Татьяна Николаевна произвела на меня очень приятное впечатление — она была улыбчива,
постоянно мурлыкала какие-то песенки и вся просто источала добродушие.
Мы перекинулись парой фраз, и, хоть мы и не говорили ни о чем таком явно, я, просто через аромат фраз, почувствовал ее какую-то болезненную совестливость. Порядочность. Даже жертвенность.
Это привлекало.
Это приглашало укусить.
И я довольно бестактно спросил, чем же она оправдывает копание в том, что есть промысел Божий. На что она очень просто ответила, что во всех нас течет беспокойный сок райского древа познания, и что наука всегда опережает совесть.
А я, как обычно, попав под власть движения фраз, которые у поэтов быстрее ума, уколол ее, сказав, что наука или знание без опыта — просто чепуха, и она сама это знает, и я не удивлюсь, если она, ученый — микробиолог, втихаря выращивает Гомункула у себя в лаборатории.
А она засмеялась, сказала, что я желчный фантазер и потом долго, минут десять, рассказывала мне о современной генной инженерии и необходимых условиях жизни человеческого плода.
Вот так мы и стали с ней приятелями.
Во всяком случае, во мне появилось желание иногда встречаться и покусывать. Дружески.
А когда она ушла, Валера сказал мне:
- Ты, знаешь, помягче с ней, она у нас и так жизнью замордована. Работает, как дура, одна, вечно допоздна, дома мужика нет, и бесконечная война с дочерью. Кошмар.
- Да? А что так? Дочь бандитка? Дерзит, гуляет с мальчиками, кладет ноги на стол?
- Дочь малявка, и, как и мать, помешана на справедливости, у них обо всем бесконечные споры до крика. Дочь ее в грош не ставит и считает дурой, а та жертвует для нее всем и только утирается.
- Это потому, что у них нет мужчины, - заметил я, - мужчина, дети и справедливость — вот три кита женского мироздания, ради которых они всегда готовы жертвовать. А без одного из китов, мир шаток.
Это их, женщин, правило, даже, правило социума - жертвуй, чтобы жить.
Тут я спохватился:
- Прошу великого пардону, чуть не забыл!
Я подошел к своей куртке, висящей в углу на вешалке, вынул из кармана бутылку виски и вернулся к столу Валеры.
- Вот, жертвоприношение, врач.
Он хмыкнул и убрал виски в стол.
- Ну, рассказывай, с чем пожаловал, - закончил он разговор о женщинах, китах и жертвах.
Я принял важный вид, соответствующий предстоящей теме, и поведал приятелю врачу о понятном беспокойстве взрослого мужчины по поводу того-сего.
На что мне с академической уверенностью было отвечено, что то-се требует наблюдения.
И неусыпного контроля. Но без фанатизма!
Разговор наш потек вокруг того, что, возможно, не интересно широкой аудитории — Валера излагал научные факты, а я прилежно внимал.
Поведано было о многом. О вреде лишней в вопросах здоровья художественной фантазии, и о вреде жареной до хруста курочки, чрезмерном увлечении напитками из перебродившего винограда, и об опасности экспериментов с какими-то флавоноидами, усиливающими кровоток в малом тазу.
При этом было чуть ли не выкрикнуто:
- Не шути с природой! Природа — женщина и не терпит горделивой пошлости! Природа не терпит пауз и застоя! Не покушайся быть в любви деревянным богом, не знающим меру и время — все искусственные паузы ведут к застою, а застой к гангрене и ампутации.
Это было жутко даже представить.
Вот в этом и ценность разговоров с образованным товарищем — начинаешь, был одним, а заканчиваешь, совсем другой человек. Одухотворенней, что ли. Без лишней дури в голове.
Из всего сказанного, впрочем, я уяснил лишь одно – курочку полезнее запекать, а не жарить.
Я уже собирался уходить, и тут в ординаторскую вернулась Татьяна Николаевна. Она прошла к своему столу и стала что-то читать на мониторе.
- Представляешь, - обратилась она к Валере, - не могу найти фирму, чтобы наклеить обои на кухне. Там всего один рулон, и фирмам это неинтересно. А сама боюсь.
- А ты вон его попроси, - ответил Валера и кивнул в мою сторону, - они, художники, все что угодно наклеят.
- А вы художник? - обратилась она ко мне.
- Ну да, - медленно ответил я, обдумывая свое новое, неожиданное качество.
- И вы умеете клеить обои?
- Разумеется, раз я художник.
Мне начинало нравиться быть художником. Это давало ощущение превосходства человека творческого над серой наукой.
- Ох, - сказала Татьяна Николаевна, - я заплачу, только наклейте мне этот несчастный рулон.
- Когда же? - спросил я с небрежностью мэтра, которого просят показать приемчик.
«Вот так, неожиданно, всплывают киты, госпожа эмбриолог», - вертелось в голове лукавое.
Любопытство мужчины всегда сильнее разума, и я был готов стать его жертвой.
- Можно в субботу? Мы с дочкой все приготовим, снимем шкафчики.
И мы договорились на субботу.