Жил-был Ван Ваныч, гротескный роман

ОТ БУРАТИНО ДО ГЕГЕЛЯ

Один мудрец шёл, шёл и два яйца нашёл. И подложил их индюшке. И вскоре вылупились два мудреца, простых, как два яйца. И обозвали его идиотом.

А одному знаменитому психиатру было на роду написано стать идиотом, но он — наперекор Судьбе! — родился психиатром…

Наша судьба — в наших руках. В руках психиатров! Кому как не им копаться в наших фобиях...

Один заявит: “Не люблю евреев — они мне кого-то напоминают!”, но не посмотрит на себя в зеркало. И не поймёт, за что он любит евреек. Особенно голубоглазых...

И тогда начнёт копаться в своём генеалогическом древе. А там –  и Буратино — внебрачный сын Дон Кихота, и сам Ван В. — духовный отпрыск самого папы Жоры...

И готов был рассказывать об этом часами…

...Как-то встретились Гегель и Буратино:

— Займёмся гегельянством? — предложил Гегель.

— Только за деревянные! — рубанул Буратино...

В генезисе каждого интеллигента имеет место национальная фибромиома и литературная литургия. А объектом Вечной литературы является Вечная жизнь, тогда как субъектом — любой вечно живой... ВАН ВАНЫЧ!

На всём белом свете нет ничего интереснее другого человека. ВАН ВАНЫЧ — другой! Потому и пишет сам себе…

Ибо, на всём белом свете нет ничего интереснее себя. О том и талдычит всем и вся вечно живой... ВАН ВАНЫЧ!

Как-то Ван Ваныч жарил молодую картошку. Жарил, жарил и, наконец, понял, что хотя любовь не картошка, но что-то в ней есть эдакое феминистическое суккубо картофельное...

Иной с молоденькой картошкой слопал бы и осетра, иной бы и семгой не побрезговал, иной бы и с таранЬкой, а Ванька — моральный урод: любил “чудище обло”, которое “озорно, стозевно и лайя”.


С ним и шел столоваться к пастырям “Эммануэля”. Харч, — он харч и у врат Адовых, и у храма Господня...

 Пока разносчицы что-то разносят, худенький пастор “Эммануэля” мечет с помощью микрофона громы и молнии в отдельных несознательных чад божьих, прикарманивших оловянные ложки…

 Ван Ванькин не слушает... Зажав в обеих руках по ложке, слегка поворачивая их, любуется мимолётными отблесками Вышнего света — зелёного, жёлтого, оранжевого, танцующими между чёрно-белых бугров прель-металла.

Соседям по столу от тридцати до семидесяти. Острые беличьи зубы, тонкие вывороченные губы, выкаченные белки (и желтки), мудрые полуулыбки, перемежающиеся плотоядным оскалом гастрономического сладострастия...

Внешность обманчива. Отнюдь, не идиоты. Разве что идиотки... Невинные жертвы горбатой Перестройки и ОРИЯНСКОЙ НЕЗАВИСИМОСТИ на «кравчучках»...

Лозунг осеннего бессезонья: Уря-я-я... Орияне голодных и обездоленных...  с хреновым дедом Морозом! У последнего: виртуальных подарков — полные штаны. Реально — те же фикусы на люмпенских грядках...

Всё те же нестройные колонны нищих и сирых через столовки "Вулкана" и “Эммануэля” бредут беспородно в век бесчувственный, ХХI-ый...

Сентябрь 2000-го. В Баренцевом море поднимают трупы пог ибших на "Курске"подводников. Кремировать?.. Но где и во имя чего?!. 

На планете людей, во имя перегруженной скорбью памяти? В планетарном атомном борделе, летящем во Вселенской пустоте и болтливом безмолвии...

Выходит, что единый Бог элитных российских подводников и киевских БИЧей глубок, как окаянная океанская лужа. И кругл, как само совершенство…

Как изящно выразился один наш знакомый аспирант, лёжа в холодной мартовской луже:

“Да, воистину, Бог глубок и кругл, как колобок... От него отскальзывают чада нелюбимые и усопшие, и остаются одни только чада при исполнении. Но и эти вскоре соскальзывают в известную пустоту и хляби земные...”.

...Рядышком с ним на мокрой скамейке сидел поддатенький пожилой старшина, и что-то бурчал... Ещё недавно охранял Бабу с мечом. Получал триста семьдесят гривен. Сократили. Сократы хреновы! Зато набрали гражданских — по восемьдесят гривен...

Вот и остаётся отставному старшине выбирать между "Вулканом",  “Эммануэлем”... и лужей.

...Лесной массив. Кафе “Николаев”. Евангельские христиане. «Праздничный» ежедневный обед для всех верующих и неверующих, прошедших ПАСТОРСКИЙ КОНТРОЛЬ.

Дежурный проповедник — брат (во Христе) Володя –  местечковый Перун с микрофоном – вещает:

— Не тот христианин, кто добр, не тот, кто молится, но лишь тот, кто знает Христа как Бога Живого... У него благочестивые дела и слова. Ему и Вера даётся за просто так... Одному даётся, а другому — нет. Благодать беспри-чинна. Аминь!

Такая вот божественная Лотерея... За право быть человеком, а не одеревеневшей бессловесной скотиной надо платить. Собственной жизнью. Собственной смертью. Собственно, кому и за что?..

Кабы было бы чем, Ванька б тоже платил. Но “пока ты жив, — смерти нет, а когда умрёшь, — тебя не будет”...

А Ван Ваныч завсегда как все. Любит жить. Любит миловидных. Но определяющим является цвет глаз. И Голос... сладко поющий во здравие жизни и визгливо поносящий её...

И всё-таки никогда не понимал Ван Ваныч тех, кто ложится под поезд. Если возжаждет Ванька покончить собой, то сделает это приятным для себя и других способом: с помощью рюмки и бутылки…

Между прочим, подобным образом поступил в декабре 1987 года отец Штылвелда, высосав семнадцать фаустов “Лидии” в канун зимнего Николая. Ему было пятьдесят семь лет...



Отредактировано: 24.05.2018