Жили-были.

Жили-были.

Дом стоит, свет горит.

Из окна видна даль.

Так откуда взялась печаль?

Виктор Цой.

Пролог.

Всё на Земле оставляет свой след. Когда бы это «всё» не происходило и с кем бы ни происходило. Есть одна теория, она мне очень нравится, о каких-то квантовых и фотонных потоках. Рождена она, несомненно, в очень умной голове и я постараюсь вам её озвучить. Хотя сразу должен оговориться, что за точность в терминах я не ручаюсь.

Так вот, по этой теории у каждого события, происходящего на Земле, остаётся свой след. Неповторимый световой оттиск.

Этот оттиск отпечатывается и моментально уносится в пространство. Уносится быстро. Очень быстро. Со скоростью света.

Теоретически, где-то далеко-далеко, в холодном космосе вселенной, несётся вся наша жизнь. И если есть на свете Господь бог. И он всю эту Вселенную создал. То наверняка он создал где-то в её дальнем уголке экран. Хотя какой может быть у Вселенной дальний уголок? Она безгранична. Значит и экран может стоять где угодно. На этот экран проецируется всё когда-то произошедшее. Такой огромный, размером с галактику, экран.

Представляете, какое там идёт кино? Миллионы, миллиарды судеб на одном экране. Одновременно. И где то там и моя судьба проецируется на квадратном метре площади. И ваша. Совсем на небольшом расстоянии от моей.

А если немного пофантазировать и представить, что Господь бог создал не экран, а зеркало. И это зеркало отразит все световые потоки и все события помчаться на нас. Помчаться со скоростью света. Может быть, наша прошлая жизнь летит к нам? Просто, прошло не так уж много времени. Просто, световые потоки ещё не долетели. А когда долетят? Как мы сможем их увидеть? Ведь у нас нет большого экрана….

Чукча.

Все называли его Чукчей. Хотя сам он на это обижался. Может быть, просто не подавал вида. Но обижался.

- Я Эвенк! – однажды вырвалось у него.

Но эвенк это как-то сложно. А чукча легко и понятно. Одет он был в светло-коричневую куртку «Аляску» с меховым капюшоном. В этом меху пряталось его большое, как совковая лопата, лицо. Чёрные, как смола, волоса падали модной чёлкой на узкие глаза. В любые, даже самые лютые холода, он ходил без головного убора.

Да и что ему, уроженцу Крайнего Севера, были зимы Средней Русской полосы?

- У Тришина квартиру снимает.

- Студент….- шептались подъездные аборигены.

Звали «чукчу» - Алексей Нюрчини. Где-то, за многие тысячи километров, жила его большая эвенкийская семья . Он был младшеньким. Пожилые родители ждали от него вестей. Они надеялись, что сын их выучиться на ветеринара и вернётся в родной посёлок. Он уже не будет гонять оленьи стада, а станет важным и значимым в посёлке человеком. Их опорой в старости.

Поначалу всё этому благоприятствовало.

Алексей выходил из дома и шёл по направлению троллейбусной остановки.

- В университет - говорили сидящие у подъезда бабушки.

Они как воробьи в больших толстых шубах оккупировали лавочки, греясь на остывающем солнце сентября.

Алексей посещал все лекции. Сидел, правда, на задних партах, но до конца и на всех занятиях. Он что-то записывал, вопросов не задавал, с однокурсниками общался мало.

- Может он по-русски не понимает - ухмылялись местные студенты. Он всё понимал, просто по природе своей был немногословен и молчалив. За то все заметили, что он любит животных и животные ему отвечали тем же.

В колхозе, куда первый курс отправили в первых числах сентября, он кормил с руки лошадь. Когда другие студенты пытались приблизиться, лошадь шарахалась. Девчонки и вовсе боялись подходить. А у него это получалось как то естественно. Словно они с этой лошадью были давно знакомы.

Идиллия продолжалась три месяца. Всё по распорядку. Утро. Студент Нюрчини идёт на остановку. Вечером возвращается. Неизменное « здравствуйте» с чуть по восточному склонённой головой. Иногда в руках у Нюрчини был пакет с продуктами. И почти всегда сумка с тетрадями через плечо.

Это его «здравствуйте» здорово поднимало его в глазах местных старушек.

- И тебе, сынок, не хворать. – одобрительно кивали бабушки в ответ.

По вечерам он варил нехитрую снедь на холостяцкой кухне Тришина. Звал хозяина квартиры разделить с ним ужин, но тот отказывался. Потом молча, ел приготовленное, стуча ложкой о края эмалированной посуды. Шёл в комнату. Зажигал настольную лампу и читал. Интерьер комнаты состоял из кровати стула стола и настольной лампы. Вся мебель была старой. Шкафа не было, и одежда Алексея лежала частью на полу, частью в большой картонной коробке.

Шёл девяносто первый год. Декабрь месяц. За окном завывала вьюга. Нюрчини читал «Капитанскую дочку» Пушкина. Это была единственная книга в библиотеке Тришина.

В университетскую библиотеку он так и не записался.

Тришин в тот год не пил. Он не кодировался, он вообще ни когда не кодировался. Просто решил «Не пью и всё».

Квартиранта он нашёл по объявлению. Не то что бы ему были нужны деньги – совсем нет. С деньгами всё было в порядке. В свои пятьдесят два он работал трактористом в ЗеленСтрое. Получал зарплату. Через три года пенсия по льготному тарифу. Ему эти двадцать «квартирантских» рублей были, в общем, то ни о чём. Квартиранта он нашёл, что бы как то скоротать одиночество. После ухода второй жены, образовалась пустота. Пустота быстро заполнялась алкоголем и окрестными собутыльниками. Когда уходил алкоголь, возвращалось одиночество. Студента он взял для душевного разговора. Но Нюрчини был нелюдим и веселее не стало.

- Только здрасьте и до свидания ни слова больше от него не дождёшься – бурчал Тришин себе под нос.

Он и есть с квартирантом не садился из чувства протеста. Не оправдал тот его доверия. Вечером по его двухкомнатной квартире разливалась тягучим потоком скука. За окном темнота в квартире полумрак и только радио что-то бубнило на кухне. Не давая этим двоим, оглохнуть от тишины.