Живодеры

Живодеры (взгляд со стороны)

Часть 1. «Узник мрака и холода»

В кипящем, клокочущем и ежесекундно взрывающимся магмой аду варилась семерка обреченных. Разгоряченные сверх всякой меры, каждый раз обжигающие на вдохе и выдохе пары серы душили их щиплющими глаза слезами, а бурлящее варево по сантиметру сгрызало кожу на животе, спине и локтях. Поминутно прибиваемые кипятком к стенам котла, к раскаленному чугуну которого намертво липли их члены, эти несчастные тихо стонали, и стоны их то заглушались шипением сернистых гейзеров, то ненадолго уходили на дно вместе с испускавшими их головами.

–– Так а-а-а, а! А ты здесь за что? –– Пальцем ощупывая участок отклеившейся на спине кожи, криком спросил первый из них, с распухшим лицом, задрав при этом шею повыше, чтобы очередной прилив не обварил ему глотку.

–– Да как и все здесь – не за что! –– Воскликнул красный. Этот малый, с морщинистым лбом и тонкими ручками держался на поверхности, прижав колени к груди и обняв их руками, в связи с чем за стеной испарений напоминал красный куб. –– Никого я не трогал, жил себе не тужил.

–– Все здесь жили, да не тужили. Ты поконкретней давай расскажи.

–– Правильно, друг, чего еще нам тут остается?

В этот момент пытавшихся говорить снова накрыло лавой. Красный куб ушел на дно, откуда вынырнул спустя полминуты. Оказавшись вновь наплаву, он наклонил шею, вылил кипяток из блестевшей от отражавшихся на стенах котла всполохов ушной раковины и произнес:

–– Так уж и быть, ладно.

***

Начал он так:

–– Я не помню, когда и кем был рожден. Прежде чем взрасти в том месте, что полнится мраком, я был вознесен к небесам в твердыне из тонкого алюминия. Нас в ней было так много, что мы сидели, прижавшись друг к другу спинами, упираясь локтями друг другу в бока. В один из дней ее широкие двери внезапно раскрылись, открыв на мгновенье пред нами весь мир, полный жизни и зелени, сини неба и солнечного тепла, а далее мы пали с небес. Мы неслись вниз, как пущенный со сколы камень, наши ладони и щеки успели покрыться инеем. Но вот – земля. Падение. Мы ударились больно. Звоном десятков колоколов в наших ушах отразились переломы костей. Некоторые стали было кричать, кто хрипя, кто вопя, однако силы, в те минуты еще мне неведомые, а ныне зовущиеся мною богами, засыпали нас с головой, погребя в земной толще едва успевшие родиться крики.

Придя в себя, я осмотрелся и то, что открылась глазам мои меня шокировало. Кругом были лишь глыбы холодной земли, черные, точно души тех, кто вот так просто, в одно движение длани похоронил нас заживо. Солнечный свет сюда практически не попадал, а если кому-то из нас случалось обнаружить тончайший луч, то его ждали новые потрясения, ибо в том свете несчастный мог разглядеть мерскорожих и склизких, передвигавшихся медленно, словно бы то были воплощения лени, чудовищ, а также их братьев – тварей проворных и зубоскалых, хитиновые хребты которых блестели в свету, словно зеркало. Увидев их в первый раз и ощутив на себе прикосновенья их рук и взглядов, мы по глупости нашей подумали, что раз им нет до нас дела сейчас, то так и дальше продолжится; что раз уж они не причиняют нам зла, то так будет и дальше. О, наивные! Кто ж знал тогда, что они рыщут здесь в поисках пищи?! Мы просто не ведали, отчего они медлят. А они, обходя и обтекая нас, примечали каждого, чтобы сожрать в последствии.

Страшась их и не понимая, чего я страшусь, я удалился так глубоко во тьму, как только смог и там поселился на долгое время. В моем углу, образованным с одной стороны обвалом земли, с другой стороны каменной стенкой я ощущал себя в безопасности. Пищей служили мне скудные продукты, что иногда проникали с небес через тончайшие земляные расщелины, а о приближении тварей я и другие узнавали по вибрациям, происходившим перед их появления вибрациям. Оповещенные таким образом, мы замирали и молча молились всему, что могло нас услышать, чтобы они прошли мимо нас... Так проходили дни наши первые дни.

Постепенно, питаясь чем придется, перебиваясь в страхе и холоде мы стали расти и набирать вес. Мы мужали. Вскоре наступили прекрасные дни – мы стали походить на могучих великанов. Если раньше, когда земная твердь вдруг осыпалась на наши головы жиденькой крошкой мы тут же немели и хватались за шиворот, то теперь мы сами крошили ее. С каждым днем тела наши удлинялись ростом и в ширь, все тверже ступали мы пятами на землю. Мы стали толкать вперед потолок, стали без страха расправлять плечи. От усилий наших поддавалась земля.

Увеличиваясь в размерах мы, по наивности, переставали бояться чудовищ. «Теперь-то уж точно нам никто нипочем» –– Говорили мы друг другу со знанием силы, горделиво осматривая упругие мускулы. –– «Пусть только сунуться сюда эти твари!». Но наши размеры стали нашим проклятием. Мы вымахали гораздо крупнее тех хищников, что недели назад нас ужасали. Лбами пробивая себе путь-дорогу, мы головами вырвались на поверхность, с вызовом дергая шеей, развевая по ветру наши нестриженные сажени волос, сплетенных и грязных, давая понять солнцу, что есть под ним еще темечки, которые не боятся его ударов! Но радость наша длилась недолго. Тела – наша мощь, нас и сковала. При таких габаритах, подобной силе, мы возгордились, мы подняли головы слишком высоко и слишком нагло, а ноги свои, свои корни мы опустили слишком глубоко и беспечно во мрак и слишком крепко они в нем увязли. Пяты гордецов оставляют следы. А последам всегда кто-то приходит.

И вот однажды явилась гибель. В тот день, после пения, я почему-то воззрел направо от себя, туда, где от меня в метре стоял мой товарищ, могучий, крепкий телом и духом, гордец-Фарадей. Как сейчас помню, он часто бахвалился тем, что ему ничто не почем, подзуживая нас, сидевших справа и слева, и мы, по молодости стремились соперничать с ним в его нахальных словах. О, как глупы мы были, о, как мы были заносчивы! Когда солнце тянуло к нам свои лучи, мы смеялись над ним, говоря, что наши волосы – наши солнце; когда небо одаривало нас водой, мы поднимали к нему подбородки и плевались, крича: «–– Мы сами себе устроим дождик!». Будь мы умнее, мы поняли бы, что это дерзость, и что за дерзость свою расплата нас еще ожидает. И первым среди нас заплатил Фарадей.