Жрец

Жрец

            Жрец Медер надеялся, что религия и политика Маары могут существовать параллельно друг другу, не пересекаясь, но вот политика, к несчастью, считала иначе.

            Он начал свой путь к Луалу и Девяти Рыцарям Его, к служению небесам и добродетели небес в восемь лет. Сын ремесленника и доброй, но зашуганной женщины, Медер вообще не должен был пересечься с Церковью Луала и Девяти Рыцарей Его больше, чем редкий прихожанин, из числа тех, что проходят мимо Церкви, отдавая ей почтение, и посещают службу в праздничные дни.

            И когда ему было восемь лет был как раз такой праздник. Сам Король вышел к народу, приветствовал его, и советники – все такие нарядные, мрачно-торжественные – это захватывало дух! И Медер увлеченно вертел головою, надеясь осмотреть все-все ленты, флаги, знамена и гербы, раскрасившие столицу. Знатные фамилии держались с мраморным достоинством поколений, народ ликовал, а жрецы…как потрясли они маленького Медера!

            Жрецы Луала и Девяти Рыцарей Его носили белые мантии,  подбитые золотым шитьем. И сами мантии эти делали фигуры вроде бы как каменными, давали им необычайно стойкий и вечный вид.  Лица у всех жрецов были одухотворенными, взгляд как будто бы проходил сквозь толпу, сквозь вообще все земное. Они шествовали выверено, медленно, следуя друг за другом,и у каждого в руках были то священные сосуды, то тексты, то просто кольцо для благословения встречных прохожих.

            Медер не знал прежде за собою такого внимания! он был очарован и околдован этим ходом, этим видением. Не отрываясь, смотрел он вслед жрецам, и сердце его рвалось за ними.

            А потом была музыка. Священная музыка ворвалась в толпу, зазвучал хор, поющий восславление Королю и всей земле Маары. Медер прежде любил только уличные баллады, но слушая этот дивный хор, он взрослел в душе своей, и отступало из него всякое детство, оставляя какой-то возвышенный свет.

            Всё вдруг показалось ему по плечу, выполнимым и преодолимым. Никакого препятствия!

            Чем больше Медер смотрел на жрецов, чем больше слушал он небесное звучание хора, тем ярче убеждался, что хочет туда, к ним, хочет стоять рядом, наслаждаться музыкой и чувствовать гармонию.

            А потом была проповедь.

            Высший Жрец вышел вперед, к народу, приветствовал короля и заговорил вдруг низким, мягким, обволакивающим голосом о добродетели, о нравственности, о порядке и дисциплине, о преданности своему делу, а главное – о преданности трону и Мааре. И каждое слово этой проповеди было как ожог, оно впечатывалось, въедалось в душу мальчика, и все прочнее и прочнее он уверялся в том, что хочет отдать свою жизнь на то, чтобы также стоять в белом и также говорить с народом, под тихий хор самой возвышенной музыки.

***

            Но тяжело следовать самому возвышенному пути, когда твое происхождение обязывает тебя быть другим. Ремесленник-отец явно не будет в восторге, узнай он о внезапной любви сына к Луалу и Девяти Рыцарям Его. Это Медер понял интуитивно и заговорил, улучив минуту, с матерью.

            Мать – женщина тихая, добрая, зашуганная мужем и забитая жизнью, посерьезнела в одно мгновение. Странно и тяжко взглянула она на сына, спросила лишь:

-Знаешь ли ты на что идешь?

-Никогда я не хотел ничего так сильно, как посвятить себя Луалу и Девяти Рыцарям Его, - честно ответил сын, и она кивнула, принимая волю судьбы.

-Я поговорю с твоим отцом.

            В ней не было никогда силы отстаивать собственное мнение и свою позицию, но когда ее собственный ребенок, ее милое дитя, так взглянул ее сын, и вдруг пробудилась в ней прежде невиданная сила, проскочила мысль: «хоть бы он был тем, кем хочет, а не тем, кем придется».

            Медер вечером прислушивался к приглушенным голосам, напряженный словно струна, готовый ко всему плохому и ни к чему хорошему. Его успокаивало лишь то, что все его мучения ради музыки, той музыки, что звучала на празднике в честь Луала.

            Отец пришел к нему. Ожидаемо, конечно! Спросил сурово:

-Мать правду говорит?

            Отца Медер боялся, но почувствовал всем своим восьмилетним существом, что если сейчас откажется от служения, то будет жалеть, если не устоит, то вся жизнь его как будто бы кончена. Он сам не знал позже, откуда вообще взялась в нем такая уверенность, но она взялась! А может быть, послал ее Луал?

-Да.

-Неблагодарный ублюдок! – Отец яростно взглянул на своего, вмиг ставшего каким-то другим сына. – Я растил тебя как помощника, как того, кто примет мою роль на себя, когда я состарюсь. Я уже не так хорошо вижу, а все должен обеспечивать тебя и мать! А ты?

            Голос его набирал силу. Отец вообще любил сына. Крепко любил. Но в нем была усталость рабочего человека, который возлагал на свое потомство какие-то свои, бесконечно смелые и радужные надежды, а вдруг оказалось, что потомство имеет какие-то свои, пусть и наивные, но представления и желания.

-Даже не думай! – подвел итог отец. – Ты должен быть помощником семье, а не каким-то там жрецом! С завтрашнего дня пойдешь ко мне в лавку, будешь учиться. Учиться не какому-то там трепу, а настоящему ремеслу!

            И наступило «завтра». Медер действительно пришел в лавку с отцом, и даже поднялся без сопротивления за ним по ступеням. Он нес в своем сердце маленькую надежду, и та грела его.

            Каждую свободную минуту он использовал, чтобы улизнуть к торговой площади, где иногда бродили жрецы и их послушники, каждую свободную монетку, что удавалось заработать в соседних лавках за мелкие услуги, откладывал в свой тайничок.

            Отец только диву давался такой упертости сына. Ни трещины, ни грубые окрики, ни отсутствие шансов не останавливали его…повод для печальной гордости.

            Семь лет борьбы, которая никем не замечена. Семь лет самоотверженного тихого служения, служения в уме и сердце, и вот – судьба снова распоряжается жизнью Медера, проверив его на прочность.