Жук в янтаре

Пролог

Все персонажи, события и некоторые места действия являются вымышленными, любые совпадения – случайны.

В невысказанной правде, как в янтарной смоле, можно увязнуть и застыть навсегда

Сентябрьское утро две тысячи третьего года разразилось дождём. Тучи задавили солнце, и пыльные окна подмосковного дома престарелых «Забота» омыло хлынувшим с неба потоком. Загудели водосточные трубы, затарабанили по крыше и стёклам тяжёлые и косые, почти горизонтально летящие капли. Картинка за окнами съехала набок, повисла черно-белым кадром, снятым под «голландским углом». Будто мир опрокинулся, а вместе с ним и старое, пропахшее хлоркой здание. Ещё миг и из шкафов, привинченных к полу в тесных палатах, посыплются пузырьки с просроченными лекарствами, церковные свечи, пожелтевшие от времени фотографии, письма и, конечно, скелеты. Много скелетов. Мелких и крупных. Они уже приготовились. Уже ждут. Они любят выбираться в дни, когда стонет ветер и хлещет дождь, когда погода инфернальным зверем рвёт хилое нутро стариков, вызывая инсульты и кризы. И тут скелетам главное успеть – раскрыться, показать свой уродливый череп с пустыми глазницами прежде, чем у шагнувшего на порог смерти не отняло речь или память, пока он не лишился сознания от страха и боли. Скелетам нужно поторопиться. Тогда грязные тайны выпадут, наконец, из беззубого стариковского рта и облегчат душу.

Ветер рассвирепел.

Сквозь щели в оконных рамах просочилась вода, разлилась по подоконникам, побежала на пол тонкими струями. Санитарка забегала от одного подоконника к другому. Ловко обходя кадки с фикусами, она смахивала воду тряпкой в цинковое ведро. Кап-кап-кап. Кап-кап-кап. Кап…

На минуту запах мокрой, заплесневелой тряпки перебил ядрёный аромат корвалола, что никогда здесь не выветривался, и пошёл волной по коридору.

Окна зазвенели. Ветер ударил по ним кулаком.

В коридор из сестринской выглянула медсестра. Поморщилась от запаха и, глядя на санитарку, собралась отчитать её. Но не успела. Отвлеклась. Внезапно отключили электричество, и дом со всеми обитателями нырнул подлодкой в дождливый полумрак осеннего утра. Отдалённые булькающие звуки радио и телевизора смолкли.

– Умер! Умер! – закричал испуганный женский голос в другом конце коридора. – Люди! Кто-нибудь! Человек умер!

Медсестра побежала.

На влажном после уборки полу телевизионной комнаты, в проходе между стульями, два из которых валялись перевернутые, лежал старик. Его бледные ладони покоились на груди. Седая голова упала набок. Лицо, изрытое морщинами и бороздами глубоких шрамов, застыло.

У стены ёжилась пациентка, старушка-божий одуванчик. Неверной походкой она подошла к стульям и плюхнулась на первый попавшийся.

– Что произошло? – спросила её медсестра; она нащупала у старика пульс, посмотрела на дверь и поймала взгляд прибежавшей следом санитарки. – Живой ещё! Бориса Михалыча зови! Срочно!

Санитарка умчалась в ординаторскую за врачом.

– Ой, господи, что делается! – с одышкой, всё тем же испуганным голосом, каким звала на помощь, запричитала старуха. – Раньше в кроватях своих умирали, а теперь!

– Да живой он. Что случилось, спрашиваю?

Медсестра убрала руку с дряблой стариковской шеи, где едва уловимо пульсировала артерия.

– Что случилось… – Старуха пожала плечами. – Ой, милая… Случилось. Так быстро случилось, что я и не поняла.

– Не морочьте голову. Говорите, как было.

– Я и говорю, – забормотала она чуть быстрее. – Все ушли на завтрак, а я осталась смотреть телевизор. Я сначала принимаю лекарство и только потом кушаю. Но лекарство можно выпить не раньше десяти утра. Борис Михалыч строго мне наказал: не раньше десяти. Вот я и коротаю время у телевизора. А сегодня и этот, – она с неприязнью кивнула на старика, – завтракать не пошёл.

– Почему?

– Не знаю. Не спрашивала. Я с ним не разговариваю… – Она нахмурилась. – Он единоличник. Живёт в отдельном номере, на полном гособеспечении. Ставит себя так, будто он один тут человек, а остальные – третий сорт. Кэгэбэшник, наверно, в отставке. Ненавижу таких. Но не гнать же его от телевизора. Телевизор-то общий...

– Какой ещё кэгэбэшник? Что за бред вы несёте? – перебила медсестра. – Объясните, почему старик упал.

– Я же и говорю. Закончились одни новости, начались другие. О преступлениях в городе. Я всегда их смотрю.

– Криминальные новости, что ли?

– Ну да. Я их не пропускаю. В них всегда рассказывают об ужасных происшествиях. Сегодня тоже рассказывали. А этот… – Она снова кивнула на старика и повысила голос. – Этот как услыхал о происшествии, так с места и вскочил! Заметался, руками замахал! Ни дать ни взять умалишённый! Опрокинул стулья, а потом и сам на пол грохнулся.

Медсестра, переваривая услышанное, потёрла лоб и после короткой паузы спросила:

– Он испугался чего-то или разозлился? Или что? Не понимаю.

– Ой, милая, я и сама не понимаю, – покачала головой старуха, но уже через секунду сообразила: – Кажется, диктор новостей о дорожном происшествии говорил. Да. Так и было. Какой-то пожилой профессор за городом на машине в дерево врезался и погиб. И жена профессора тоже погибла. На заднем сидении ехала. А ещё в новостях сказали, что руки были связаны.

– У кого?

– У жены профессорской, у кого же.

Медсестра с недоверием приподняла бровь: вот так насмотрятся всякого по телеку, а потом и правды не дознаешься.

Где-то далеко, на другом конце коридора, хлопнули двери и зазвучали быстрые шаги. Они приближались, делались громче. Вскоре к звуку шагов добавилось бряцание больничной каталки.

По комнате, будто изображения из проектора, поползли длинные тени. Зловеще мелькнули костяшки рук, замаячили ребра. Наконец показались черепа с бездонными скважинами глазниц.

Успели. Раскрылись.

Старик очнулся. Глядя в потолок, он со странной, горькой радостью прохрипел: