Змееносец

І

1185 год, Фенелла
Герцогиня Катрин де Жуайез прогуливалась вокруг замка по первому снегу, выпавшему ночью. Было прохладно, и она зябко куталась в плащ, который еще не был подбит мехом. Но в замок возвращаться не торопилась.
Совсем скоро зима. Зимой она будет замужем. И теперь она не вдова. Теперь она – невеста. На долгих прогулках герцогиня старалась почувствовать разницу в ощущениях. Выходило скверно.
Пасмурный день в пустом саду, где не было даже птиц, мало способствовал этому, не добавляя радости Ее Светлости. Небо, в которое она часто взглядывала, было затянуто тяжелыми тучами, навевающими тягостные мысли. В Фенеллу Катрин прибыла на собственную свадьбу с королем Трезмонским. Предстоящий брак порой пугал ее неизвестностью так же, как черное небо над головой пугало предстоящей грозой. Но каждое утро она считала дни до бракосочетания.
Теперь их оставалось два. Целых два дня.
В тишине хрустнула ветка. Впору бы вздрогнуть. Но герцогиня лишь замерла на мгновение и продолжила идти дальше. Воздух плыл по земле, покрывая траву тонким льдом, будто касаясь ее поцелуем. И только тревожно шептали кроны деревьев. Должно быть, они знали о ней…
В одно мгновение чья-то тень сошлась в траве с тенью герцогини, горячее дыхание опалило затылок, и чьи-то руки сжали ее плечи. У самого уха раздался голос Скриба.
- Ваша Светлость одна? В столь ранний час? Что ж не спалось?
Вот теперь Катрин вздрогнула и обернулась. Взгляд ее на мгновение вспыхнул и тут же погас, сделавшись ледяным, как эта изморозь на траве.
- Ах, это вы, Серж… - разочарованно сказала она и повела плечами назад, пытаясь сбросить руки наглеца. – Я прекрасно выспалась. И наслаждаюсь этим замечательным утром. И любуюсь замком, в котором совсем скоро стану хозяйкой. Через два дня.
- Через два дня! – в тон ей ответил Скриб. И, не давая вырваться, вдруг оторвал от земли и в одно мгновение увлек ее по узкой тропинке в тень густого кустарника, за которым ни черта не было видно. Вполне удобное место, чтобы остаться незамеченными из башен Трезмонского замка. Едва оказавшись в безопасности, он поставил ее на землю, развернул к себе лицом. И, ни минуты не колеблясь, завладел ее губами влажным горячим поцелуем.
Опешив, она застыла в его руках, позволив касаться себя так, как имеет право касаться лишь муж. Но Скриб не был ее мужем и не мог им быть. Никогда. Катрин дернулась и тщетно попыталась оттолкнуть его. Здесь, за кустарником ее никто не увидит и не придет на помощь. Кричать не было никакой возможности. Крик пропадет в его поцелуе…
Эти мысли промелькнули в голове Катрин в одно мгновение, и она… укусила Скриба.
От неожиданности он отпустил ее. И разомкнул губы, ожидая, что и она ослабит хватку, отпустив его. Почувствовав, что Серж больше не держит, герцогиня отступила на шаг. Ее глаза метали молнии.
- Что вы себе позволяете? – зло спросила она и поправила диадему на сбившемся покрывале, прикрывавшем волосы.
Он тяжело дышал. В глазах его читался не меньший гнев, чем в ее. Медленно потрогал распухающую губу. И наконец, иронично изогнув бровь, склонил перед нею колени и проговорил трагичным голосом:
- Я лишь пытался угодить своей госпоже. Коли она недовольна, то пусть накажет меня так, как до́лжно неумелого слугу. И я с радостью приму наказание.
Однако взгляд его вместо того, чтобы быть опущенным к земле, бесстыдно изучал всю ее невысокую, но величественную фигуру. Герцогиня же взирала на коленопреклоненного трубадура у своих ног, понимая, что в его словах на самом деле нет ни капли смирения. Она сделала глубокий вдох и ровно произнесла:
- Вы забываетесь. Ваше поведение не достойно слуги знатной дамы. Мой покойный супруг слишком многое вам позволял. И вы забыли свое место. Ваша обязанность – услаждать мой слух поэзией и музыкой. А ваши канцоны в последнее время навевают на меня лишь тоску. Мне следует подумать о том, чтобы пригласить другого трубадура.
Скриб неторопливо поднялся и расправил плечи. Он был высок, и рядом с ним Катрин казалась совсем хрупкой. Его черные, как смоль, волосы спадали на лицо упрямыми прядями. И все в его облике говорило об упрямстве и гордости, какие не может позволить себе простолюдин, пусть и наделенный талантом. Серые глаза его сделались холодны, как то свинцовое небо над их головами. Оглушающе запричитали вороны, слетевшие с ветвей по-осеннему…. нет, пожалуй, что теперь уже по-зимнему голого дуба.
- Едва ли мое поведение было бы недостойным слуги знатной дамы, ежели бы знатная дама вела себя, как подобает, - бросил Скриб, - а мои поцелуи все же более действенны, чем мои канцоны. Но коли вы недовольны мною… то, вероятно, вам следует озаботиться поисками иного трубадура. Равно, как и мне – поисками другой знатной дамы. Глядишь, и канцоны повеселеют.
- Да как вы смеете, - задохнулась от возмущения Катрин. Грудь ее часто вздымалась, ей было жарко, словно на улице стояло лето в самом разгаре. – Что ж… уходите! Оставьте меня. Вы оскорбили меня всеми возможными способами. Но я не стану жаловаться своему жениху. Иначе, я уверена, он прикажет наказать вас. Я же, в память о покойном герцоге, не желаю вам подобной участи.
Серж Скриб совершенно не слушал, что она говорила – не мог отвести взгляда от того, как алеют ее щеки на легком морозе – скорее уж от злости, чем от смущения. Она очаровательно злилась, это в обычное время забавляло его. Но не теперь, когда до свадьбы оставалось так мало. Проклятая свадьба! Да неужели же не могла она вовсе не выходить замуж, если трубадур ей не пара?!
- Какое благородство, - проговорил он низким голосом, - быть может, спеть вам напоследок? Или лучше все же поцеловать? Как по-вашему, что выходит у меня лучше?
Катрин опешила и некоторое время пристально смотрела на трубадура. Дерзость Сержа переходила все границы дозволенного… Не отводя взгляда от его лица, она негромко размеренно произнесла:
- У вас все выходит скверно!
- Как жаль… Мне казалось, что кое-что вам даже нравилось, мадам, - мрачно ответил Серж, - я надеюсь, вы хотя бы не обвините меня в недостатке старания? Поскольку я очень старался доставить вам удовольствие.
- Вам показалось, Серж, - надменно возразила Катрин. – Впрочем, я тоже ошиблась. Я думала, что вы талантливый творец, а оказалось, что вы лишь старательный ремесленник.
И, вздернув подбородок, герцогиня де Жуайез, невеста короля Трезмонского, повернулась, намереваясь вернуться в замок.
- Этот ремесленник любит вас, мадам, - обреченно крикнул он ей вслед, чувствуя, как руки сами собой сжимаются в кулаки.
Она прикрыла глаза. Судорожно сглотнула. И ускорила шаг.
А он смотрел, как подол ее платья скользит по замерзшей траве, исчезая там, где тропа сворачивала за кустарник. Потом поднял руки, разжал кулаки и посмотрел на красные полумесяцы на ладонях – от впечатавшихся в кожу ногтей. Эти полумесяцы да прокушенная губа – в знак любви. Как же он устал от их бесконечной борьбы. Нет, не любить герцогине трубадура. А меж тем, трубадур готов был бросить к ее ногам целый мир. Впрочем, целым миром он не владел.
Серж Скриб точно знал, когда полюбил ее – в первый миг, как увидел. Она только приехала в дом его покровителя, герцога де Жуайеза, и стала хозяйкой замка, полагая, что стала хозяйкой и ему, Сержу Скрибу. Какая злая насмешка судьбы! Нынче он мог владеть всем, о чем грезил. Кроме одного – сокровенного и драгоценного сердца ее. Ибо то было сердце неприступной герцогини. Все же однажды таявшей в его объятиях.