Змееносец

ХХI

1185 год, Фенелла

Брат Паулюс толкнул дверь и медленно зашел в свою комнату. Грустно ему было. Он сел к столу и взял в руки кружку, предложенную сначала Сержу, а потом Барбаре. Никто так и не захотел отведать вина. Вздохнул и поднес ее ко рту.
- А ты можешь хоть день прожить без алкоголя? – поинтересовалась Лиз из угла, в котором он ее, кажется, не заметил. Это даже немного уязвило ее самолюбие – она стояла в одном нижнем белье, все же решив переодеться в необъятное платье, принесенное ей монахом. Чтобы вернуть сутану. А то вдруг все-таки будет свадьба. Хоть какая-нибудь.
Паулюс обернулся и замер. На ощупь поставил кружку обратно на стол. И заикаясь, сказал:
- М.. могу… да. А ты… красивая.
Он подошел к ней и, пробормотав: «Domine Iesu, dimitte…», - притянул ее к себе за талию и впился в губы решительным поцелуем.
Лиз же совершенно искренно полагала, что если она еще не родилась, то секс на второй день знакомства тоже не считается. А если и считается, то, во всяком случае, явно не тем, в чем стоит раскаиваться. Она решительно обвила руками шею своего монаха и… прервала поцелуй, чтобы спросить:
- А тебе точно можно, дорогой?
Снова завладев ее губами, Паулюс промычал в ответ что-то утвердительное. Руки его бесстыдно исследовали различные места на теле девушки, когда в дверь опять постучали.
Лиз снова оторвалась от его губ и, задыхаясь, рыкнула:
- Мerde!
- Сасаt! – одновременно с Лиз рыкнул и Паулюс. Быстро поцеловал ее еще раз и прошептал: - Сундук, дорогая.
- Полудурок пришел, его очередь, - заявила Лиз прежде, чем крышка над ее головой захлопнулась.
Дверь почти сорвалась с петель, и на пороге, как и предполагала гостья святого брата, появился маркиз де Конфьян. Брат Паулюс замер посреди комнаты, сложив руки на груди и глядя исподлобья на заявившегося Скриба.
- Ты совсем обезумел? – сердито спросил монах. – Ты ходил ко мне весь день. Так какого дьявола ты не оставишь меня в покое хотя бы ночью?
Серж рассеянно посмотрел на Паулюса совершенно пустым взглядом, сглотнул, кивнул и молча вышел.
Паулюс пожал плечами, хлопнул дверью и открыл сундук.
- А что так быстро? – спросила Лиз, подняв голову и подперев ее кулачком.
- Сам не понял, - ответил Паулюс, опустившись на колени рядом. – Совсем сошел с ума со своей любовью. Я думал, он к герцогине отправится, а он ко мне заявился. Завтра утром уедет. Станет поспокойнее. Надо будет зайти к нему, попрощаться.
Он потянулся к ее губам. Но Лиз отпрянула.
- Значит, все? Хэппи-энда не будет?
- Чего не будет? – озадаченно переспросил монах.
Лиз перевела взгляд на его приоткрытый рот. Этот «святой брат» сводил ее с ума, как не сводил даже байкер времен ее бунтарской юности, некоторое время числившийся в ухажерах. Облизнула губы. Знала бы она еще вчера утром, что встретит идеального парня в двенадцатом веке. И что идеальный парень будет носить сутану. Однако последнее было скорее пикантным обстоятельством, лишь еще больше возбуждавшим ее.
- Счастливого конца, - пояснила Лиз, высунувшись наполовину из сундука для поцелуя.
В этот момент снова раздался осторожный стук.
- Кто бы это ни был – придушу! – воскликнул брат Паулюс, выслушал протяжный стон девушки, закрыл над ней крышку сундука и рывком открыл дверь.
Но все бранные слова так и остались невысказанными. На пороге стояла герцогиня Катрин. На бледном, болезненном лице ее выделялись лишь покрасневшие глаза. И вся она скорее походила на привидение, чем Лиз, сидящая теперь в сундуке. К искреннему недоумению не слишком добродетельного цистерцианца она опустилась перед монахом на колени и сказала:
- Прими мою исповедь, брат Паулюс.
Глаза монаха стали похожи на плошки. Сегодня все сошли с ума. И дали священный обет свести с ума и его, брата Паулюса. Однако он напустил на себя благочестивый вид, спрятал руки в рукава рясы и приготовился слушать.
Катрин заговорила негромко и быстро, словно боялась, что передумает. Она рассказала о своей любви, родившейся в ней, когда герцог, первый ее супруг, был еще жив, о том, как уступила греховному чувству, и о том, что связь, которую она, по слабости своей, допустила, теперь живет в ней новой жизнью. Захлебнувшись признаниями, она приложила руку к губам, испуганно взглянула на брата Паулюса и, вскочив на ноги, быстро покинула комнату монаха.
Он, потеряв счет времени и усомнившись в ясности своего рассудка, проводил взглядом убежавшую герцогиню, медленно подошел к сундуку, открыл и, присев на его угол, вопросительно посмотрел на Лиз.
- Я идиотка! – объявила она, глядя на закрывшуюся за герцогиней дверь. – Абсолютная идиотка! Два и два не сложила! Конечно! Она подзалетела! Верняк. Это должно было произойти по закону жанра дешевой мелодрамы!
У Паулюса снова округлились глаза. Только не Лиз! Если и она утратила разум, то ему даже и уходить-то некуда. Он и так уже монах.
- Сестра моя! – осторожно обратился он к девушке. – Я ни слова не понял из того, что ты сейчас сказала. Это что за язык?
- Ну, сколько можно? Прекрати называть меня сестрой! Целовал ты меня совсем не по-братски!
Брат Паулюс взял Лиз за руку, «выдернул» ее из сундука и усадил к себе на колени.
- И буду целовать. Совсем не как сестру! – сказал Паулюс и тут же выполнил свое обещание. Правда, вскоре отвлекся и тихонько спросил: - Как думаешь, может, надо что-то сделать?
Лиз, совершенно не желавшая, чтобы он отвлекался, нахально провела ноготком по его шее, уйдя им за ворот сутаны, и томно прошептала:
- А как же тайна исповеди? Или как там эта хрень у вас называется?
Паулюс тихонько зарычал. И, не ответив, стал с любопытством разбираться во всевозможных крючках, лентах и кружевах, прикрывавших столь соблазнительные части тела девушки. Он так и не понял, из какого королевства она прибыла, и потому не стал особенно удивляться ее одеянию. В Трезмоне он никогда такого прежде не видел, но, может, Лиз приехала очень издалека, и там принято, чтобы женщины носили именно такую нижнюю одежду. Впрочем, все это крайне его возбуждало. Поцелуи его становились все настойчивее, а движения все нетерпеливее.
- Стой, стой, стой, – выдохнула Лиз между поцелуями, - так нельзя… Полудурок твой и правда уедет же! И ничего не узнает! А ей куда? Что там у вас падшие женщины делают? Топятся?
Она отстранилась и влюбленным взглядом воззрилась на монаха. Паулюс тряхнул головой, чтобы вернуть некоторую стройность мысли. И уставился на Лиз.
- В монастырь уходят… Думаешь, надо сходить к Скрибу? – разочарованно спросил он.
- Монастырь – нудятина. Я бы там через неделю свихнулась. Так что вариантов нет! Надо идти, - заявила она и поцеловала уголок его рта.
Вздохнув, брат Паулюс еще раз прошел быстрыми жадными поцелуями вдоль уже немного съехавшего в сторону кружева на груди Лиз и заставил себя оторваться от этого захватывающего занятия.
- Ну… я пошел? – он еще надеялся, что она передумает.
- Я буду ждать тебя, мой герой! – восторженно воскликнула Лиз. Был бы в руках платочек – помахала бы ему на прощание. Но платочка не было. Был только какой-то немыслимый шквал влюбленности, от которого сносило башню.
Монах обреченно покинул свою комнату, не менее обреченно проделал знакомый до оскомины путь к комнате Скриба и, почти болезненно осознавая, как сильно ему сейчас хочется быть рядом и вместе с Лиз, обреченно постучал в дверь… придворного музыканта?.. маркиза?.. полудурка!..
Ответом ему была тишина. Неужели спит? Монах хмыкнул. Любовь у него, а сам спит… Он толкнул дверь, взял со стены факел и зашел в покои Сержа. Осмотрелся. Комната была пуста. И что теперь делать? Да ну их всех к дьяволу!!!
Паулюс выскочил в коридор и, подхватив мешавшую сутану, помчался к себе. К Лиз!
Но и здесь его ждало разочарование. Лиз спала. Она заснула на стуле, опустив голову на сложенные на столе руки. Монах тихонько подошел к девушке, поцеловал ее в макушку и перенес на кровать. Бросил рядом на пол тюфяк, шепнул: «Сладких снов, сестра моя!». И вскоре заснул и сам.