Змиево Проклятье

|

Секунды казались минутами, а минуты - часами. Время растягивалось как мятная жвачка и словно приостанавливалось, чуть замедлялось, позволяя насладиться затуманенным очарованием чуть наскучившего пейзажа. Капли дождя будто бы замедляли своё падение, прежде чем с глухим стуком разбиться о мостовую.

Казалось, что это утро, слишком уж прохладное и ветряное, никогда не закончится, а если и закончится когда-нибудь, то явно очень нескоро. Оно создавало ощущение некой абстракции, как если бы ты только что закончил читать старую классическую книгу и ещё не окончательно вырвался из плена потрескавшихся и пожелтевших от времени страниц. Ты оглядываешься, щуришься и немного не понимаешь, что происходит, пребывая в таком вязком, неестественном, но до жути приятном состоянии. И одной ногой ты уже в реальности, а другой стоишь всё ещё там, вдалеке, и не можешь пошевелиться.

В такие моменты неплохо сидеть на какой-нибудь деревянной скамейке в парке и вглядываться вдаль, не удостаивая вниманием случайных прохожих, вечно куда-то бегущих.

Я уныло взглянула на некое подобие этой самой скамейки и тут же отказалась от подобной затеи – светлое недоразумение, с облупившейся краской неприятного зеленого цвета и неясными тёмными пятнами, вроде как от пива, а может от чего похуже. Привет, суровая реальность. Наверняка, тут по вечерам собираются какие-нибудь местные пьяницы, которые притаскивают сюда же своих собутыльников, а затем горланят песни до самого утра.

На скамейку я так и не села, а лишь прошла мимо, даже не оглянувшись на сей предмет интерьера. Присесть сюда – значит выкинуть в мусорку джинсы. А они у меня одни - и так уже вытерлись на коленках и заляпаны краской кое-где. Значит, посидеть не судьба. Конечно, можно было бы зайти в ближайшую недорогую забегаловку и на последнюю сотню взять себе кружку остывшего растворимого кофе с засохшим ягодным рулетом, а затем, расправившись с нехитрым обедом, попробовать зарисовать что-нибудь интересное. Если идея придёт в голову или же поблизости что-то, как таковое, обнаружится.

Но тратить последние деньги не хотелось, а в голову, как назло, ничего путного не приходило. Да и растворимый кофе я ненавидела.

Я накинула капюшон и, чуть порывшись в старом плеере, который уже было впору называть средневековым, воткнула наушники. Музыка в ушах хоть немного приглушала бурчание живота.

Когда я в последний раз ела? Вчера или позавчера? Вспомнить мне не удавалось, однако я не расстроилась - к отсутствию еды я привыкла, к голоду тоже. И поэтому мне довольно часто удавалось не обращать на него особого внимания. Как сейчас, например.

Конечно, я могла сходить сегодня в школу и взять что-нибудь бесплатное в столовой, меня там давно уже выучили, но настроения что-то делать, да ещё и идти на тройную физику у меня не было - математичка заболела, а директор, видимо, решила вылепить из нас если не Ньютонов, то хотя бы юных Гейзенбергов. Физику я не любила, поэтому добросовестно прогуливала.

Из небольшого сквера с облезлой скамейкой я вышла в знакомый переулок, окружённый старыми пятиэтажками, ничем не отличающийся. Тысячи таких разбросаны по всей стране - неопрятных, с разбитым тротуаром и валяющимися повсюду осколками стекла. И с вечным запахом алкоголя. Алкоголь, алкоголь... Повсюду. Ненавижу! Как люди вообще способны добровольно травиться этой гадостью? Будто не знают, до чего это потом доводит. Я-то уж точно знаю. Как знаю то, что никогда не возьму в рот ни капли. Не брала и не возьму. Ни за что.

Если сейчас свернуть налево, а затем пройти вперёд, вдоль сломанной ограды детского садика, то появятся здания гостинок. А там подняться и пожалуйста - дом родной. Если можно назвать домом две небольшие комнаты без кухни, насквозь провонявшие спиртом. Всё, всё вокруг в это ужасном запахе - улица, комнаты, одежда... Да даже волосы - от них тоже исходил ненавистный запах. Ненавижу.

У девушек моего возраста проблемы обычно вращаются вокруг их внешности и парней. Я же молюсь, чтобы у отчима хватило денег на очередную бутылку, и он не докапывался до нас с матерью. Брату же, мелкому, никогда не попадает. Да и отчим его обожает - родная кровиночка, то-то.

Я намеренно прошла поворот и пошла вдоль по улице. Домой не хотелось по вполне очевидным причинам. К тому же, даже синяки на теле не успели зажить после очередного скандала.

Мама обычно раньше шести вечера с работы не возвращалась, а отчим в её отсутствие не избегал возможности поколотить меня очередной бутылкой. Сей процесс он именовал выбиванием дури, меня же называл тварью или сопливой малолеткой. Маме тоже часто попадало, но она не уделяла этому особого внимания. Для неё это было нормальным- отец бил её мать, дед бил бабушку... Как мне иногда казалось, она просто думала, что всё и не должно быть иначе. Я же не могла смириться с подобным.

Раньше я кричала, отбивалась и всячески пыталась сопротивляться. Было хуже. Сколько раз я получала тяжелой бутылкой по рёбрам или выслушивала оскорбления? Не перечесть. А потом я стала умнее, научилась терпеть. Быть незаметнее. Иногда мне везло и Игорь, так звали это вечно пьяное подобие человека, вовсе не замечал меня.

Я медленно брела по улице. Пятиэтажки вскоре сменились бараками, кое-где попадались заброшенные здания. Ветхие, местами развалившиеся, с прогнившими балками.

Это район словно небольшой участок плесени на куске относительно нормальной булки хлеба. И таких "участков" довольно много. Они есть в каждой стране, в каждом городе. Везде. Другими словами, в каждом стаде есть паршивая овца. Она есть всегда, даже если вы её не видите. Ничто не может быть идеальным.

Каждый раз, когда я иду здесь и вижу разбитые окна, бутылки, торчащую из стен арматуру, я даю себе обещание – я выберусь из этой нищеты. Выберусь, чего бы мне это ни стоило. Это даже не мечта, а просто вопрос времени и места. Закончу школу, и меня здесь не будет.