Золото смерти

Золото смерти

Драма в трёх актах. Посвящается В. Чистякову

Действующие лица

Мастер, таинственная фигура в маске.

Тени, слуги его.

Лилит, ночное видение.

Эрик, мученик, один из многих.

Рихард, рыцарь в ламеллярном доспехе.

Маркус, венецианский купец.

Гюнтер, владелец таверны.

Анна, возлюбленная Рихарда.

Всадник, Иса.

Пролог

Восходит заря.

Мастер. Пуст изнутри. Я должен был привыкнуть давно…

Лилит. Любимый?

Мастер. Мне скучно, Лилит.

Лилит. В пределах истины. Веселье и мудрость, как чаши весов, — выше одна, значит, — ниже другая.

Мастер. Вполне справедливо.

Лилит. Но без доли ума — легче отыскивать радость.

Мастер. Не всегда. (Смеётся.) Разве Авраам был безумен, принося агнца в жертву кровавому богу? Саморазрушение — не какая-то глупая игра, ab imo pectore. А разум... И если даже им управляет лишь страх, то не правит ли он, в целом, и миром?

            Сгущается утлая мгла, в отдаленьи — тёмный дощатый чулан и кипящий котёл у западной стенки сырого подвала. Взяв два флакона, наружу — выходит дева в чёрном, за ней — человек без имени. Полубоги в тюрьме сознания: маска вышедшей тени — непомерная гордость, поодаль идущего — печальный арлекин в деловом костюме, отличная выкройка.

Мастер. «A nullo diligitur, qui neminem diligit», не так ли, моя дорогая Лилит?

Лилит. (Отвечает восторженно, с крайним азартом.) Любитель латыни, ты никогда не упускаешь случая вставить колкую фразу.

Мастер. Потому что я знаю, как тебе это нравится. (Проводит рукою вдоль талии.)

Лилит. Новые лица?

Мастер. Нет, всего — архетипы. Но, мне кажется, я сверил их. Достойные роли.

Лилит. Всевластие… Попробуй предоставить им выбор. Пусть бесконтрольно решают, кем быть.

Мастер. После «него» меня ещё никто не удивил.

Лилит. (Вздыхает.) Перестань всех сравнивать с ним.

Мастер. Inter se: он — идеал.

Лилит. Именно, а тебе не нужен «идеал».

Мастер. Что же тогда?

Лилит. Ты обязан разобраться — сам. (Гладит по плечу.) Для тебя-то роль никто не подберёт.

Акт первый

Сцена первая

            Театр мерцает в иссиня-красных, пурпурных и багровых тонах. Авансцена, по своему замысловатому устройству, напоминает, наполовину — коралловый риф, наполовину — кельтский зал для ритуальных танцев. Планшет и рампа украшены сияющими Вегой и Шелиаком, что свисают со вздутых краёв двух поперечных балок. Можно сказать, что освещение на высшем уровне, — можно было бы, если бы кто-то смог оценить по достоинству.

            В целом, из выцветшего реквизита — четыре каменных стула с высокою спинкой, в отдаленьи за ними — чёрное зеркало. Изделие, наподобие тех, что хранит ганноверский ковен. На небе, опоясанном тысячами безмолвных и безымянных, искусной рукою высечены знаки погибших цивилизаций: храбрый правитель с копьём, два волка и два ворона. В чудовищном символизме выстраивается чёткая иерархия картин мира, насыщенная целым рядом концептов: наивность, воля и власть.

            Когда одна из обессиливших звёзд догорает, огромная эфирная масса нависает над прогнувшейся крышей, медленно разрывая её по частям. Уроборический цикл насыщается красным мрамором, и вослед — голубым. Осколки блестят, отдают облаками. Вскоре на сцену проливается яркий малиновый свет, заполняя огромное, необозримое пространство вокруг.

            Любитель философии скажет: «Иррациональный способ восприятия, экзистенция, или — ничто». А как иначе насытить игру? Переосмыслив миры, по отдалённому мосту проходят двое: Мастер и тень. Дойдя до центра сцены, первый просит принести ему другую, нишапурскую маску. Любуясь прорезью для глаз, Мастер надевает её, разворачивается к залу и плавно указывает на крайний стул.

            В следующее мгновенье на нём появляется человек в жёсткой средневековой робе, безжалостно отвергнутый обществом. Возможно, за убеждения, или же — за нечто более приземлённое.

             «Низменное!» — Восклицает кто-то из задних рядов. Выстраивая догадки, подобно зрителям, Мастер и тень исчезают.

Эрик. Где я? (Протяжно завывает.) Здесь кто-нибудь есть? (Делает неопределённый жест, словно нащупывая что-то в воздухе.) Какое странное место. (Пытается сдвинуть ближайший стул, — не выходит). Чья-то гадкая шутка. (С раздражением.) Конечно. Но мне давно пора привыкнуть, люди никогда не меняются. Стоит поверить в духовную связь с кем-то, так сразу находишь несколько поводов от неё отречься. Правда, что добродетель — благо; что до того злому року? Лотарио, вероятно, решил наказать меня. (Разводит руками.) И кто я, чтобы винить его. Peregrinus…

            Посередине комнаты появляется небольшой идол в виде кричащего агнца. Мученик пытается всмотреться, но вскоре догадывается, что мистический блеск из-под век мешает рассмотреть очертанья как следует. Откинув голову, он созерцает удивительный свод и необъятную Вегу. С почти инстинктивным страхом разум пытается побороть пагубное влечение.