Звездоцвет

Звездоцвет

Пятна – лиловое к желтому, белое проблеском. Поднести поближе к глазам: зверобой, тимьян, клевер; плетью вьюнка обвить, закрепить. Темные, узловатые пальцы, едва справляются – цветы норовят вывернуться, просыпаться на юбку и пол. А ведь занятие это – плести венок – по силам любой сопливой девчонке.

Стара стала Марика, ой как стара… столько и не живут, почитай. В начале весны разменяла девятый десяток. А еще взбрело в голову венок мастерить – ну, как есть дура.

Бубенчик звякнул над входом.

Встать, стараясь не смотреть в сторону палки, сделать пару шагов к двери – кто пожаловал? Мимо бадьи спокойно пройти – хоть чиста вода, слишком темно в хижине. Слабы глаза, отражения не разглядеть. Значит, можно еще ненадолго себя убедить – время дым, пролетело, следов не оставило… и прежняя красавица Марика на порог ступит. Мониста звенят, белоснежный передник вышит замысловато, красный узор – будто сполох….

- Бабушка Марика, мама пекла лепешки, велела тебе передать! – девочка у двери, сзади ребятишки помладше.

Протягивает маленький сверток, пахнущий медом.

Ручонки мягкие, гладкие…

- Вот, возьми, детонька. – И венок ей на голову… кривой, на одно ухо съехал, стебли торчат… стыдно стало, хотела красоту сплести, а такое только на пугало надевать. Слезы на глаза навернулись.

- Спасибо, бабушка Марика! – голос-бубенчик, будто на шее у козленка; козленок скачет, бубенчик заливается.

Вот и ускакала. И время вот так – вприпрыжку.

Ничего не осталось – мониста давно рассыпались, узор выцвел, ленты истлели, а перстенек, что будущий муж подарил, Яненке-найденышу отдала, на свадьбу. Хоть не родная кровь, а все же к душе прикипела девчонка.

Далеко теперь живет, за горным хребтом. Говорят, семья хлебосольная, работящая, а сама Яненка двойню ждет.

Недоброе в сердце толкнулось. Будто гарью запахло, хоть ни дымка не видно, и небо ясное. Ой, знакомо…

В горах жить – значит, к небу поближе, а небо – сказка. В сказки верила Марика. С колыбели слыхала разное, страшное или светлое, или непонятное вовсе; так тень от листвы на поляне колышется, темные пятна с солнечными мешаются.

А семья Марики и вовсе стояла особняком с года, как прадед ее из оврага Ланку вытащил.

Деревом ту придавило.

…Горы все помнят: вот они, в зеленых шкурах, мохнатые; вот человек высокий с длинным старым ружьем, а неподалеку две хрупких руки из-под ствола тянутся, и голосок – то ли смех, то ли плач.

Дед говаривал – Ланкой сама назвалась. Хрупкая, мол, беленькая, глазищи прозрачные, и глядит, не мигая. Улыбается, а зубы мелкие, как речные жемчужинки, и будто все одинаковые. Только сам-то он сосунком был, небось, присочинил половину. В горах ни беленьких, ни светлоглазых отродясь не водилось.

Даже нечисть, и та скорей на замшелый пень смахивает, не на цветочек какой.

Да и сказать по совести – кто ее знал-то, нечисть? Марика едва не колдуньей слыла, а сама за всю жизнь только лесное колесо видала - катится себе, из веток сплетенное, да отец – отродясь не лгал – встретил как-то трехрогого тура. Посмотрел тур на охотника, да рассмеялся, и сгинул. Отец, человек на что смелый, едва ружье не выронил да в деревню со всех ног не кинулся.

А девчонка беленькая – какая же нечисть? Да еще чудом уцелевшая… Как не помочь?

Отблагодарила на совесть. Рядом с вами, родом вашим, никогда беды не случится, сказала. Потом рассмеялась вроде и говорит лукаво: если звездоцвет отыщете и сорвете. Ну, а кто за цветком пойдет – сам пусть не взыщет, как повезет… согласны?

Еще бы. Кто ж не согласится?

С места сорвалась и побежала, едва траву приминая, хохоча, будто и не плакала, стволом придавленная.

Такая вот Ланка, лесная невидаль.

Звездоцвет в горах рос – не просто в горах, а на самых высоких скалах. Порой женихи неразумные за ним карабкались, невест порадовать. А что за радость, коли разобьется такой смельчак? Вместо свадьбы горе приходит в дом.

С победой тоже возвращались порой – идет парень, а в руке сияет звезда, лепестки острые…

А чаще всего ни с чем приходили. Живые хоть, и на том спасибо.

Сколько раз беда подкрадывалась к деревне? Пожалуй, сосчитать можно. Впервые как раз прадед почуял недоброе, и пошел за цветком – молодой был еще, сильный. Добыл звездоцвет. Горы тогда сильно тряслись, соседнюю деревушку пропасть поглотила. Потом дед ходил – его загодя предупредила ведунья. И он вернулся живым и здоровым, вновь беда стороной обошла. Потом еще мор был у соседей, неподалеку; старший брат отца искал звездоцвет. И тоже – принес, и его деревню болезнь не тронула. И легко же нашел горную звездочку! Будто невидимый кто на цветок выводил. В деревне зависти не было к удачливым и отважным, а родичи Марики еще и язык за зубами держали. Так и жили, низали года один на другой.

Отец не верил в дедовы сказки, особенно с тех пор, как охромел на охоте. Не пошел к скалам, а ведь предупреждала Улка, наставница Марики…

Река в ту весну вышла из берегов, половину деревни смыло. И в семье Марики не все уцелели. И Улка не спаслась, убило ее рухнувшей стеной.

Когда на десятый год снова будто дымком потянуло – теперь Марика сама чуяла, уменье от наставницы перешло – тогда младший брат Марики отправился в горы. Назад не пришел, сорвался в пропасть. Когда нашли, руку его разжали, а в ней цветок звездчатый, острые лепестки.

Зато беда стороной обошла деревню.

А вот ныне снова тревога в сердце. Ой, будет что… Или мерещится? Старуха, чудачка… только ясен у старухи разум. Говорят, столетний орел зорче едва оперившегося.

Не могла заснуть Марика. А ведь на сон никогда не жаловалась, да и границу между сном и явью всегда понимала, не то что некоторые много моложе.

Снова пора светлую звездочку искать, отнимать у ревнивых гор. А идти некому.

Нет мужчин одной с нею крови. И женщин нет. Разве что родня дальняя, так пока до них весть добредет!