Звёзды над Парижем

Глава 5. О повышении градуса и способах убаюкать Эго (Колетт и Антуан)

Растворяя свет в ночи,
Говори со мной, не молчи,
Окрыляешь только ты.
Только ты мне нужен один.
Оставляешь мне мечты —
Воплоти все мои сны,
За тобой рискну идти
Я по краю лезвия любви…

Рисковать не вредно нам,
Верю лишь твоим словам,
Я нужна твоим губам —
Чтобы в них согреться.
Параллели не про нас —
Пересек меня не раз,
Мы исчезнем, как мираж,
Обнажая сердце.
(Ю. Караулова)

Болезнь Колетт протекала по всем обычным своим стадиям: сперва была только температура, потом к ней прибавилась заложенность носа, кашель и ужасная слабость. И напрасно Тату надеялась, что уже на следующий день будет порхать. Потому что, на следующий день стало хуже: температура поднималась по нескольку раз за короткий период, порой доходя до критических отметок.

Антуан не раз порывался вызвать врача, но Колетт просила не делать этого — боялась, что её увезут в больницу. А она, по её словам, только-только начал отходить от прежнего «заточения». На самом деле, для Колетт больница была тем самым кошмарным местом, которого сторонятся — она рассказала Эго историю из детства, когда её, маленькую, с ветрянкой родители вынуждены были отправить в инфекционное отделение, а самих их пускали не часто.

Всё, что оставалось Эго — это пичкать её лекарствами и ждать улучшения. Конечно, он не одобрял такого подхода, но спорить с Колетт, которая неожиданно слегла, он не мог.

Ему раньше частенько казалось, что больные люди склонны чуть переигрывать и выпрашивать себе заботу, и внимание. Антуан, хоть и не хотел, но порой вспоминал, что когда Люси, — а такое пару раз было, — температурила, то он, Эго, буквально сходил с ума. Она вела себя отвратительно: ныла без видимых причин, буквально привязывала его к спинке своей кровати и просила развлекать её историями. Она так выводила его, что Эго было влом даже банально чашку чая ей принести. Не говоря о том, чтобы волноваться. Отдувался Розенкранц. Конечно, и ему доставалось. Кончалось всё тем, что Эго просто покупал все возможные лекарства и вываливал эту гору на Люси, а сам срочно запирался в кабинете. И срабатывало: когда той становилось невмоготу от скуки, она прекрасно сама справлялась. Почему? Стонать на ухо было некому. Вот и весь ответ.

С Колетт всё было иначе: Антуан взял на себя почти все обязанности по её лечению. И даже возможность самому заразиться не пугала.

Первая ночь в его доме прошла, увы, совсем даже неспокойно — высокая температура вкупе с ушибленной рукой дали о себе знать. Колетт почти безжизненной массой лежала на кровати. Она ни на что не реагировала. Антуан сперва чуть в панику не впал. Больше всего его пугало её тяжелое дыхание. Он даже перелистал все справочники, ища медицинские объяснения её состоянию. После многих недугов перенесенных в детстве, Эго сейчас уже начал забывать, каково это — простудиться. Но ему всё время казалось, что это не просто ОРВИ. Розенкранц успокаивал тем, что у всех людей болезнь протекает по-разному.

Судя по всему, Колетт простыла неслабо — Антуан даже хотел серьезно поговорить с ней на этот счет. Естественно, после того, как она поправится. Потому, что видеть её в таком состоянии было невыносимо.

Эго с Розенкранцем по очереди сидели с Колетт. Без конца перемеряя температуру. Эго пришлось даже растирать Тату под утро спиртом, так как все остальные методы не сработали. Эго устроил Колетт в свою старую спальню, которой теперь пользовался намного чаще — после расставания с Люси ему никак не хотелось возвращаться в некогда-их-общую спальню. До тошноты.

Эго отзванивался отцу Колетт, чуть привирая и говоря, что дело движется к выздоровлению. Антуан знал — если он будет говорить правду никому от этого лучше не станет. А старику и так проблем хватает — спасибо безалаберному идиоту-Байо.

На вторую ночь Эго снова прикладывал Колетт холодные компрессы и отпаивал горячим чаем с молоком, медом и лимоном. Было чуть полегче, но всё равно Колетт, чуть ожившая, призналась, что ей всё ещё плохо. Эго не смог позволить себе лечь и отдохнуть. И хоть Колетт отправляла его спать, дескать, справится сама, он настаивал на том, что будет лучше, если он побудет с ней.

На удивление, Эго это не доставало. Он и сам был несколько ошарашен, придя к такому выводу. Может, это временный эффект, или он пока не понял, с чем имеет дело, но никакого раздражения не было. Он просто измерял ей температуру, когда это требовалось, кормил питательным куриным супом, приносил таблетки. Мысли, что грели Эго во время этих манипуляций были о том, что он впервые за долгое время делает то, что хочет сам. Делает с искренним желанием. И нет противного ощущения «ты мне — я тебе», которое буквально преследовало его на протяжении всего времени, проведенного с Люси. Антуан так давно ни о ком не заботился, что даже не всегда знал, что нужно сделать в той или иной ситуации. Простые, казалось бы, вещи вдруг приобрели иные характеристики. И сперва Эго был жутко смущен. Но потом он успокаивал себя тем, что просто нужно привыкнуть. И отпустить себя. Просто не думать. А делать.

Антуан всё ещё нервничал, если дело доходило до прикосновений или объятий. Колетт, конечно, отказывалась от близкого телесного контакта, ссылаясь на то, что «не хочет его заразить». Но, когда выяснилось, что и Эго уже схватил насморк, все эти «осторожности» как-то сами собой рассосались. Конечно, они всё ещё краснели, если вдруг им случалось оказаться слишком близко и не в самой удобной позе. Или, когда Колетт, после высоченной температуры вылезала из-под одеяла, чтобы переодеться.

Когда её обе майки, что она успела прихватить с собой из дома, были благополучно постираны, то в ход пошли рубашки Эго. Колетт, прежде никогда не имеющая моды мерять чужие вещи, особенно мужские, здорово смутилась. Но потом она поняла, как это удобно — поскольку Эго был высоким, то и рубашки у него оказались длинными. Доходили ей до середины бедра, а то и ниже. Да и вообще — качественные вещи имеют свойство хорошо сидеть. На любой фигуре. Конечно, Колетт выглядела в рубашках, как Пьеро. Но болтающиеся рукава можно было закатать. Чем, собственно, Колетт и занималась. Антуан наблюдал за этим издалека.