Звёзды над Парижем

Глава 9. О неизбежности смерти и человеческой слабости (Франсуа Байо)

Поберегите слёзы, горсти земли, и те фразы,
Что произносят, когда время приходит прощаться.
Да, наше детство — это сплошь чердаки и подвалы.
Сидим на трубах, греем руки холодным февральским.

Мои пятнадцать — яркой кляксой на сером паласе.
В двадцать — гоним по трассе, курим, не глядя не знаки.
Тридцать — реальность давит, камни, суставы, усталость.
Сорок уже не за горами, брат. Скоро узнаем…
(KREC)

— Привет. Что у тебя опять за срочность? — Франсуа вошел в палату, почтительно здороваясь с врачом, выскальзывающим после утреннего обхода и спешащим по другим делам. — Лиз, ну правда — я же на работе.

Элоиза не ответила. Она полусидела, полулежала на высокой кровати. Спинку у которой регулировать не было смысла — Элоиза все равно подстраивала её так, как удобно, никого не спрашивая. Палата была одноместная и довольно большая. Со всеми возможными удобствами.

Франсуа заметил, что Груня, карликовый пинчер, примостился у хозяйки в ногах и сладко сопел.

Каким образом в палату разрешили привести собаку?

Байо знал — это деньги. Конечно, только деньги могли бы решить столь важный и щепетильный в рамках больничного учреждения вопрос. И пусть Байо было по-барабану, — Лантен и в этом случае тоже сделала, так как хотела, — всё же он намеревался увезти собаку. Отдать её в приют. Или на худой конец — усыпить.

Но заговорить об этом вслух Байо до сих пор не решился.

Почему?

Потому, что он понимал — в её положении любая незначительная радость — радость огромная. И уж если ей легче, когда рядом есть живое существо, лижущее тебя по утрам и носящее тапочки — почему бы и нет? Говорят, что собаки тоже лечат. Правда, забывать о нормах, установленных для пациентов, всё равно не стоит.

— Лиз, ну, елки-палки, хоть бы псину убрала куда-нибудь с глаз долой, осмотр же был, — Байо качнул головой и оставил пакеты с гостинцами на тумбочке. — Как себя чувствуешь? Что врач сказал?

Байо снова глянул на Элоизу — она опять не прореагировала.

— Что случилось? — теперь он забеспокоился.

Её лицо, исхудавшее и бледное, исказилось в гримасе боли. Элоиза сделала несколько прерывистых вздохов и посмотрела Байо в глаза. Он не мог долго выдерживать её взгляд. В последнее время особенно. Всегда отворачивался.

— Операции не будет.

— В смысле? — растерялся Байо. — Как не будет? Почему?

— Сказали, что не поможет… сказали… что лучший выход — это просто… дождаться…

— Лиз, погоди. — Байо помотал головой, стараясь остановить поток её слов, и подошёл к кровати. — Почему не поможет? Кто это сказал? Почему сейчас?! Завтра ведь уже должны…

— Всё отменилось. Вот… читай…

Байо увидел на простыни смятую медицинскую карту. Он открыл её, хоть отлично понимал — нихера не поймет в заковыристых формулировках врачей. Но, пробежавшись глазами по строчкам, пришел к выводу — противопоказаний было куда больше, чем показаний. Франсуа никак не хотел думать о том, что такой исход вероятен. Он гнал от себя эти мысли, не давая им и малейшего шанса. Гнал вот уже несколько месяцев. Только они возвращались как бумеранг. Ведь в глубине души он знал — если операция отменится, то Элоизе долго не протянуть. Он и представить себе не мог таких кошмарных обстоятельств.

— Лиз, может, это…

— Это не ошибка, — Лантен съехала на подушку и вцепилась дрожащими руками в одеяло. — Курс лечения почти завершен. Без операции продолжать его не имеет смысла.

— А альтернатива есть?

— Какая? — усмехнулась Лантен.

Франсуа почувствовал, как по спине ползет холодный пот.

— Я довела сердце гормонами — наркоз уже не выдержать. Теперь — всё, — Элоиза с отвращением посмотрела на каракули в строчках. — Песенка спета. Надо запасаться морфином и…

— Лиз, стой. — Байо дотронулся до её руки. Кожа была шершавая. — Я поговорю с врачом. Пусть они рискнут.

— Я не хочу, — Элоиза вырвала руку из теплых пальцев Байо. — Это бесполезно. Забери меня.

Франсуа опешил.

— Что?

— Забери меня домой.

— Лиз, нет, — он сказал это не потому, что не хотел помочь, а потому, что просто не представлял, каким образом будет вытягивать её сам. Без медицинской помощи.– Нельзя.

Лантен отвернулась, бесцеремонно спихнув с себя собаку. Груня пискнул, спрыгнул на пол и, оглянувшись, удрал в ближайший угол.

— Лиз, не веди себя, пожалуйста, как капризный ребёнок.

Лантен сложила руки на груди, снова садясь и со злостью отшвыривая от себя одеяло. Байо смотрел на неё выжидающе. Он хотел верить, что она понимает, о чем просит. А ещё он хотел, чтобы этот чертов сон, этот жуткий нереальный кошмар, закончился. Чтобы он сейчас закрыл глаза, а когда открыл — ничего этого не было.

— Тебе не понять, Байо…

В глазах Элоизы блеснули слезы.

Франсуа тяжело вздохнул:

— Лиз, не вали с больной головы на…

— Я не могу больше оставаться здесь.

Байо, только взглянув на неё, понял — это правда.

— Лиз, ты…

Байо замолк — ну что он ей хотел сказать? Чтобы она «потерпела»? Ещё немножко? Да, совсем немножко — до похоронного, блядь, марша? Или кучи венков на крышке гроба?!

— Забери меня…

— Нельзя.

Байо почувствовал себя черт знает кем — тираном, который не хочет пойти на уступки больному человеку. Бессердечной сволочью, которая не желает и не ведает такого чувства, как сострадание. Он в очередной раз удивился тому, как женщины иногда умеют стыдить мужиков. По щелчку пальцев. Только — разве он виноват?! Виноват в том, что сейчас ему приходится отказывать?! Нет. Он делает это не от хорошей жизни, и Лантен должна бы понимать.