Звёзды над Парижем

Глава 10. О дружбе и разговорах с родителями (Колетт Тату)

Мы живём во сне своих желаний,
Смотрим в прошлое на расстоянии.
Губы шепчут фразы, признания —
Все в надеждах, все в ожидании,
Мы такие разные, но мы созданы
Со своими шипами и розами…
(Master Spensor)

Колетт было непросто уехать от Эго. И она признавала то, что сама устроила эту почти-ссору. Точнее — всё же ссору. Да. По взгляду Антуана можно было определить, что это уже не просто «аля-разговор-на-повышенном-тоне». Нет. Он был зол. И, кажется, даже равнодушен к тому, что она вызвала такси.

Во всяком случае, когда Колетт выходила, то он не проронил ни слова.

Не сделал и движения.

Всё, как он и говорил — «не стал удерживать».

Антуан Эго… человек слова?

Или садомазохист?

Черт бы его побрал — Колетт очень бы хотелось, чтобы на несколько минут они поменялись ролями.

Чтобы он ощутил на себе всё то, чем так щедро наградил её.

Безразличие.

Или это лишь маска отстраненности?

Из-за страха показаться слабым?

Всё вышло на самом деле паршиво.

Колетт винила в этом Эго.

Ну и себя, отчасти.

Наверное, ей стоило быть мудрее. А ему — сдержаннее?

Но что теперь гадать как было бы лучше — поздно.

Колетт, садясь в машину, всё же с надеждой подняла глаза на окно его кабинета. Жалюзи были опущены, света не было. Однако она не сомневалась, — едва она скроется за поворотом, — Эго засядет в свою «берлогу». Хорошо, если не до утра.

Колетт всю дорогу размышляла над тем, что теперь, возможно, Эго сам не сделает шага ей навстречу. Не будет сам звонить, приходить к ней домой и говорить, что «волновался». Не будет. И что, блядь, делать дальше?! Как они смогут уладить этот конфликт? А если — не смогут? От одного этого обстоятельства хотелось забиться в панике.

Конечно, она очень ценила его поступок. Очень взрослый поступок. Когда он, не смотря на её заскок, сумел перешагнуть через свою гордость и прийти поговорить. И, может, не стоит винить его, что он не в силах пока рассказать ей о Сореле? Может, нужно время? И он созреет для этого?

Колетт очень хотелось, чтобы это оказалось правдой.

Но она знала — сама довела до того, что он назвал её «кем попало». Однако же, Тату отчетливо понимала — молчать она не сможет. Делать вид, что не ревнует Эго к его прошлому — тоже. И лучше, если всё закончится, едва начавшись, чем будет тянуться год, и после — больно, как бумеранг, ударит её по лицу? Серьезно?

Колетт сама не поверила в то, что крутилось в её голове.

Это было также как удар наотмашь. И снова вспомнился тот леденящий кровь ужас, когда она на несколько мгновений представила, что с ним что-то случилось. Тогда, в больнице. Да, она боялась этого. Тогда. И сейчас. Боялась также. До трясучки. Ещё как, — того, что у них с Эго всё закончится, — но ещё больше боялась того, что Антуана снова накроет собой прошлое. Прошлые отношения. Память. О том, что могло бы быть, но по вине мудилы-Сореля рухнуло. Боль. Та самая, которая и не дала ему сказать правду. Очевидно, ложь, насчет рубашки, была почти неосознанная. Это, своего рода, защитная реакция.

Колетт хотелось оправдать Эго хотя бы этим.

А чем она могла оправдать себя? Тем, что влюбилась по уши? Так, как никогда до этого? Или женским эгоизмом? Или тем, что она уловила слабость Эго, и теперь предупреждающе бьет копытом как норовистый жеребец всякий раз, когда чувствует, что объект обожания смотрит налево?

А ещё Колетт думала над тем, что не есть хорошо, что именно Байо позвонил ей. И попросил приехать. Эго может понять неправильно. И, учитывая, при каких обстоятельствах они «попрощались», то, скорее всего, так и будет. Колетт никак не хотелось, чтобы Эго ревновал её. Но судя по его недовольному тону, с которым Антуан всегда говорил о Франсе в последнее время, — мысли в его голове могут уйти в сторону ревности. Если уже не ушли. Колетт пожалела, что не сказала Эго, что у Байо дела совсем плохи и нужно спасать человека. О том, что дружба — явление круглосуточное. И в ней тоже есть доля любви. Но не такой, о которой все сразу думают.

Вид Франсуа отвлек её от около-философских мыслей. И заставил вернуться в реальность. В жестокую реальность, где все люди — не более, чем приспособленцы. Жалкие существа. Хотя, о самой себе и своих близких такого говорить не хотелось.

Колетт могла бы взрываться негодованием или жалостливо начать оправдывать людские слабости тем, что жизнь дается лишь раз, и каждый тратит её как хочет, но она решила, что всё это подождет. Сперва надо было понять, что такого могло случиться, чтоб Франсуа, которому, по идее, вообще нельзя пить, умудрился так надраться. Он же в последние дни все время говорил о Элоизе. И о том, что не хочет её огорчать. Что он должен показать пример. Детям. И вообще — что ему стоит заняться работой. И поднимать семью. Сделать всё, чтобы будущее не казалось туманным необитаемым островом в океане жизни.

Колетт поблагодарила ветеринара за то, что та не выставила Байо на мороз. Что спросила и смогла вытрясти из него её номер. И правда — когда видишь человека в таком состоянии, первой эмоцией бывает отторжение. Злость. Желание послать на три буквы. И ведь помогают пьяным людям единицы. А иногда это может спасти чью-то жизнь. Тату сама очень не любила пьяных. Но она повидала разных алкашей. В дорогой «Гюсто» они тоже захаживали. И в тот день, когда они с Байо познакомились, он не оттолкнул её от себя только каким-то чудом. Во всяком случае, тем, что был не агрессивным.

— Колли! — Байо встретил её стоя, прислонившись, правда, к ближайшей стене. Колетт уловила, что он едва стоит на ногах. — Мне так… херово… ты даже… не представляешь…