Звёзды над Парижем

Глава 21. о старых связях и новых проблемах (Эдуард Байо)

Он закрыл глаза,
В его крови бушует битва,
Войска маршируют сквозь кишки,
Внутри медленно теплеет…

Ничего нет для тебя,
Ничего и не было для тебя,
Ничего тебе не останется
…и так будет всегда.
(перевод песни «Adios», Rammstein)

Машина остановилась на перекрестке проспекта Президента Вильсона и улицы Любек. Эдуард Байо отметил, что они едут в объезд — стало быть, центральную магистраль до сих пор не привели в божеский вид. Однако водитель снова свернул ближе к центру, быстро проезжая имеющиеся светофоры, и затем достал из бардачка черную повязку.

— Надень.

— Что? — Эдуарду показалось, что он ослышался. — Зачем ещё?

— Я сказал, значит, надевай. И без лишнего геморроя, — бросил водитель, наконец-то выключая магнитолу, из которой лилась лающая песенка немецкой группы «Раммштайн», вызывая нервные подергивания у Байо, предпочитающем классическую музыку современному року. — Времени мало — босс будет недоволен. И так уже опаздываем.

— Конспираторы, мать вашу. — Байо принялся натягивать повязку на глаза. Она была плотной, совершенно непроницаемой для света. И крайне тугой. Надев её, можно было почувствовать себя пленником, котом в мешке, который, даже имея когти, не может прорвать ткань. — К чему всё это?

— Меньше знаешь — крепче спишь!

Байо, тяжело вздохнув, откинулся на спинку сиденья. Теперь он понял, куда именно попал. И осознал, что мир за эти годы мало изменился — он хорошо помнил закидоны своего «друга», которого мучила острая паранойя. Может, и не напрасно — в его жизни были, есть и будут враги. Всегда. Оттого ли, что он сам мало с кем находит общий язык? Или чаще предпочитает действовать по правилу: «Нет тела — нет дела»?

Байо понял, что они на месте, когда его потянул за рукав дубленки верзила, хлопая дверцей и подталкивая куда-то вперед, говоря, чтоб он не поскользнулся. Байо ради любопытства даже пересчитал ступеньки. Они всё ещё были на улице. Но вот что удивительно — судя по всему, здесь была частная территория, раз шума было по минимуму, да и парковка возле отеля, например, заняла бы больше времени. Автоматические двери разъехались в стороны — Байо уловил характерный звук. И всё же — они в гостинице? Скорее, всего в одной из лучших, раз собственный вход организовали. Никаких построенных голосов не было — только шаги гулко отдающиеся по пустому коридору.

Дальше было слышно, как дверь отпиралась ключом. И за ней ещё одна дверь. Она открылась через введение ключа-пароля. Потом — кто-то глухо переговаривался где-то за стенкой. Байо напрягся, когда услышал сдавленный вскрик. Голос принадлежал мужчине. Определенно. Затем кто-то быстро вышел, звякая каким-то предметом, похоже, ремнем с внушительной пряжкой, и, очевидно, пока была открыта дверь, снова короткий вскрик от боли. Явно не от удовольствия. Эдуард сглотнул и тут же потянулся к повязке, но его остановили.

— Не время ещё. Проходим, — сильный толчок в спину заставил тоже поморщиться.

— Послушайте, мне кажется, что вы… меня перепутали с кем-то другим… может, уладим это недоразумение? Что вообще происходит?!

— Босс, ваш гость. — Байо снова получил затрещину. Правда, уже полегче. — Разрешите снимать повязку?

— Да, можно снимать.

Свет, хоть и приглушенный, резанул по глазам так, что пришлось зажмуриться. Красноватый оттенок от акриловых обоев, разливающийся по просторной гостиной, точнее — зале, как во дворцах, — украшенной изящными светильниками и позолоченными бра. Вся мебель располагалась по стенам. И была такой же шикарной на вид. Места было очень много, хоть танцы устраивай.

Байо осторожно, присмотревшись, повернул голову, когда услышал знакомый голос. До боли знакомый. И ему вдруг захотелось ударить себя, или ущипнуть — лишь бы проснуться. Проснуться и не видеть того, что он увидел.

Перед огромным зеркалом — от потолка до пола, — стоял высокий мужчина. В военной форме. Байо прищурился — освещение специально будто было таким, чтоб обманывать зрение. Сперва Эдуард подумал, что ему абсолютно точно померещилось. Потом — он сделал один неуверенный шаг в сторону мужчины, который не поворачивался. Но крутился перед зеркалом так, словно рассматривал себя. И тут, когда между ними сократилось расстояние, Байо понял — он не ошибся. Всё так и есть. Это он. Тот, чьего приезда все так боялись. А он, Эдуард Байо, в частности. Только вот… форма была не современной. Времен Второй Мировой.

— Эдуардо…

Байо перекосило — теперь он разглядел, что форма на собеседнике темно-серая, немецкая, со свастикой на плече. Мужчина одернул китель, деловито поправляя нагрудные знаки отличия — судя по всему это был мундир какого-то эсесовца. Эдуард давно знал о пристрастии своего приятеля коллекционировать военную форму разных эпох. И в особенности — форму фашистов. Странноватый фетиш, но… у всех свои тараканы. Байо, зная, что сам не святой, не считал себя вправе кого-то осуждать, но почему-то сейчас его едва не вывернуло от такого зрелища.

— Ты что, Эдуардо, язык проглотил? — снова поинтересовался мужчина.

Он медленно обернулся. Из-под козырька фуражки, на кокарде которой виднелся металлический череп с перекрещенными костями, не было видно глаз. Но когда губы — тонкие, с красивой формой, не по-мужски красивой, — чуть дёрнулись в полуулыбке, обнажая ровные и относительно белые зубы, Байо снова подумал о том, что ему не мешало бы проснуться. Это кошмар. Выворачивающий его наизнанку.