Звёзды над Парижем

Глава 26. о версиях и вылазке к Торнтону (Антуан Эго)

И есть чем платить, но я не хочу победы любой ценой.
Я никому не хочу ставить ногу на грудь.
Я хотел бы остаться с тобой, просто остаться с тобой,
Но высокая в небе звезда зовет меня в путь.

Группа крови — на рукаве,
мой порядковый номер — на рукаве,
Пожелай мне удачи в бою,
пожелай мне удачи!
(В. Цой)

Новость о том, что его мать пострадала от хер знает какого яда, и то, что её, может быть, можно было бы спасти, будь он рядом, не хотела откладываться в мозгу. Она кипела как масло на сковородке — плюясь во все стороны. Антуан уже полвечера наворачивал круги по своему кабинету. То и дело садясь, пытаясь спокойно анализировать, а потом — резко вскипая, посылая на три буквы любую логику, и вскакивая с места. Желая то нажраться, то до блевотины курить, Эго наконец-то пришёл к выводу, что лучше бы ему остудить голову. И попробовать отстранённо посмотреть на ситуацию. В конце концов, ничего уже не исправить.

— Розенкранц, — дёрнул дворецкого перед сном Антуан. — Зайди ко мне.

— Сейчас, мсье Эго? — услышал он уставший голос.

— Да, сейчас. Немедленно.

Через пару минут, когда Розенкранц освободился от детей, виснущих на нем, да и на Колетт поочередно, вошел и плотно закрыл за собой дверь, Антуан, проверяя телефон на предмет заряда батареи, предложил мужчине сесть. По правде сказать, как начать разговор, Эго не представлял. Слишком уж щепетильной была тема. Да и вообще — в последнее время нельзя было быть уверенным на все сто процентов в том, что рядом с тобой действительно надежный человек. После Байо Антуан уже никому не доверял.

— Выпьешь?

— Нет. Спасибо, — отозвался Розенкранц.

— Расслабься. — Эго, тоже, очевидно, желая успокиться, откинулся на спинку кресла. — Я не пытать тебя здесь буду. Я лишь хочу поговорить.

— Да, мсье Эго. Я вас слушаю.

Антуан усмехнулся.

Розенкранц всё равно выглядел испуганным и растерянным.

— Ты ничего не хочешь мне сказать?

Розенкранц задумался.

— Например, как дела с приватизацией?

— Ах, это… Ну так там всё, как и было, мсье Эго — нужно нотариально заверить бумаги и с юристом идти выяснять, имеется ли на счете банка-кредитора нужная сумма для первоначального взноса. Потому, как оформить квартиру в собственность на государственной основе уже не получится — целевая программа кончилась, да и теперь всё за свои или за спонсорские деньги.

— Допустим, что юриста у меня пока нет. Но с бумагами я советую поторопиться. Да?

— Да, мсье Эго, — кивнул Розенкранц. — Я работаю над этим. Вот только… если бы было больше времени свободного…

— Что, хочешь сказать, что устал?

— Да, мсье Эго. Очень, — пожаловался Розенкранц. — Не поймите неправильно, я рад помочь, но чужие дети — это тот ещё стресс. А при постоянном стрессе жить — ужас. Так никакого здоровья не хватит.

— Да ладно — ты ещё хоть куда, — скептично хмыкнул Эго, внутренне отмечая, что они с Розенкранцем почти одного возраста. И живется дворецкому у него как у Христа за пазухой. Не ему жаловаться. И о настоящем «стрессе» Розенкранц мало что знает. — Не прибедняйся.

— И я так думал, но вот после этих дней… может, есть какие-нибудь родственники у Байо? Просто… мне нужно и по дому успевать и с ними возиться. Мадмуазель Тату, конечно, помогает, но…

— Ничего — терпи. Недолго осталось. И я надеюсь, что Байо в скором времени избавит тебя от участи няньки. Либо его посадят, и ты будешь обречен вечно присматривать за его спиногрызами.

— Боже упаси, — Розенкранц даже побледнел.

— Да, я тоже такого мнения, — вздохнул Антуан. — В смысле — боже упаси, чтоб его посадили. Ибо, мадмуазель Тату явно не смирится с этим исходом. И абсолютно точно решит усыновить этих гавриков. А нам с тобой расхлебывать? Нет уж.

Эго помотал головой, прогоняя мысли о Байо и его детях. И вспоминая, что Колетт говорила ему о том, что Розенкранц ещё молод и может вполне завести своих.

— Я вообще-то хотел поговорить несколько о другом, — сказал Эго, закуривая. — Может, у тебя есть предположения, Розенкранц?

— Нет, мсье Эго…

Антуан удивился тому, что он до этого никогда не воспринимал дворецкого как живого человека. В смысле — с потребностями, с проблемами. С какими-то своими особенностями. Не задумывался даже об этом. Да, возможно, цинично и неправильно, но Эго никогда раньше не ощущал себя виноватым. А тут — вдруг этот факт встал так очевидно, что почти ошеломил. И, может, всё было бы также, как и было, если бы Розенкранц внезапно не стал одной из ключевых фигур в совсем недавно раскрывшихся фактах смерти его матери.

— Только давай сразу договоримся: ты не будешь меня за дурака держать. — Эго снова поймал на себе непонимающий взгляд. — Скажешь правду — я отблагодарю. Солжешь — пеняй на себя.

— Мсье Эго, я не очень вас понимаю. Вы о чем?

— Розенкранц, ты, вроде, взрослый мужик, а мнешься как девчонка. Ты не понимаешь, о чем я? — передразнил Антуан, открывая ящик стола и доставая прозрачную папку. — Я тебе объясню, так и быть.

Антуан, конечно, злился и на себя, потому что не вовремя просмотрел бумаги, которые должен был изучить почти на молекулярном уровне ещё полгода назад. Завещание его матери. Срок подходил, и он должен был вступать в права наследования. Вот, только вечером, перед тем, как распечатать копию, он, внимательно перечитав завещание, обнаружил один весьма выбивающий из колеи пунктик. Сперва Эго подумал, что это шутка или описка, но одернул себя — в таких документах этого не допускается.