Памяти Бориса Рыжего
В этот день, 8 сентября 1974 года, родился Борис Рыжий, один из самых известных поэтов 90-х. Сегодня ему бы исполнилось 43 года. Некоторые называют его последним "большим" русским поэтом.
Ушёл он, к сожалению, рано -- в 2001 году, оставив после себя более 1300 стихотворений.
***
Благодарю за всё. За тишину.
За свет звезды, что спорит с темнотою.
Благодарю за сына, за жену.
За музыку блатную за стеною.
За то благодарю, что скверный гость,
я всё-таки довольно сносно встречен -
и для плаща в прихожей вбили гвоздь,
и целый мир взвалили мне на плечи.
Благодарю за детские стихи.
Не за вниманье вовсе, за терпенье.
За осень. За ненастье. За грехи.
За неземное это сожаленье.
За бога и за ангелов его.
За то, что сердце верит, разум знает.
Благодарю за то, что ничего
подобного на свете не бывает.
За всё, за всё. За то, что не могу,
чужое горе помня, жить красиво.
Я перед жизнью в тягостном долгу,
и только смерть щедра и молчалива.
За всё, за всё. За мутную зарю.
За хлеб. За соль. Тепло родного крова.
За то, что я вас всех благодарю,
за то, что вы не слышите ни слова.
***
Мальчишкой в серой кепочке остаться,
самим собой, короче говоря.
Меж правдою и вымыслом слоняться
по облетевшим листьям сентября.
Скамейку выбирая, по аллеям
шататься, ту, которой навсегда
мы прошлое и будущее склеим.
Уйдем — вернемся именно сюда.
Как я любил унылые картины,
посмертные осенние штрихи,
где в синих лужах ягоды рябины,
и с середины пишутся стихи.
Поскольку их начало отзвучало,
на память не оставив ничего.
как дождик по карнизу отстучало,
а может, просто не было его.
Но мальчик был, хотя бы для порядку,
что проводил ладонью по лицу,
молчал, стихи записывал в тетрадку,
в которых строчки двигались к концу.
"Гимн кошке"
Ты столь паршива, моя кошка,
что гимн слагать тебе не буду.
Давай, гляди в свое окошко,
пока я мою здесь посуду.
Тебя я притащил по пьянке,
была ты маленьким котенком.
И за ушами были ранки.
И я их смазывал зеленкой.
Единственное, что тревожит, —
когда войду в пределы мрака,
тебе настанет крышка тоже.
И в этом что-то есть, однако.
И вот от этого мне страшно.
И вот поэтому мне больно.
А остальное все — не важно.
Шестнадцать строчек. Ты довольна?
***
...Хотелось музыки, а не литературы,
хотелось живописи, а не стиховой
стопы ямбической, пеона и цезуры.
Да мало ли чего хотелось нам с тобой.
Хотелось неба нам, еще хотелось моря.
А я хотел еще, когда ребенком был,
большого, светлого, чтоб как у взрослых, горя.
Вот тут не мучайся — его ты получил.
***
Не надо ничего,
оставьте стол и дом
и осенью, того,
рябину за окном.
Не надо ни хрена —
рябину у окна
оставьте, ну и на
столе стакан вина.
Не надо ни хера,
помимо сигарет,
и чтоб включал с утра
Вертинского сосед.
Пускай о розах, бля,
он мямлит из стены —
я прост, как три рубля,
вы лучше, вы сложны.
Но, право, стол и дом,
рябину, боль в плече,
и память о былом,
и вообще, вобще.
***
Мне холодно, читатель, мне темно,
но было бы темней и холодней,
не будь тебя, ведь мы с тобой — одно,
и знаю я — тебе еще трудней,
сложней, читатель, потому — прости,
а я прощу неведомый упрек,
что листик этот не собрал в горсти,
не разорвал, не выбросил, не сжег.
"Пустота"
Да, с пустотою я знаком.
Как с ночью — Фрост. Я помню дом.
Вернее ряд пустых домов.
Как полусгнивших черепов
глазницы, окна голубой
взгляд останавливали мой.
И я, слепец, всю жизнь подряд
поймать чужой пытаюсь взгляд.
Мне б там стоять, замкнув уста,
и слушать ливень, в волосах
шуршащий, как в соломе крыши,
как в вечеру скребутся мыши,
как ветер, выдувая ночь,
копается в душе и прочь
уносит клочья тихих слов,
как выносили из домов
добро, что кое-как нажили,
оставив пряди белой пыли…
…Скорей для памяти своей,
а не для сумрачных гостей
замки повесив. Помню дом.
Да, с пустотою я знаком.
"Грядущему сыну"
Ты скоро придешь и начнется твой первый сезон:
город, что скорпион в янтаре, похоронен в озимой
смоле января. И сожмется в глазах горизонт,
и опять распрямится, пульсируя долгой пружиной.
Но пройдет сотня лет, я мутирую в горсточку букв
и ты встанешь к окну, за которым пейзажатся ночи,
чей-то голос услышишь (подумаешь — Бог) через стук
своих век. Не приписывай Бога, все чище и проще.
Просто — память тех дней, когда ты, милый мой,
в животе
был у мамы, и голос ее… Но вернемся; поверь мне
я так жду тебя. Вот. Что еще я имею к тебе…
Отдыхай же от жизни, осталось — примерно неделя.
А мне что горизонт, мне планета вкорежилась в глаз,
побуквенно вынуть нет сил и, признаться, надежды
на силы… Спи в матери, милый мой (в добрый же час
ты придешь в этот…), голос далекий так звонок
и нежен.
***
Синий свет в коридоре больничном,
лунный свет за больничным окном.
Надо думать о самом обычном,
надо думать о самом простом.
Третьи сутки ломает цыгана,
просто нечем цыгану помочь.
Воду ржавую хлещешь из крана,
и не спится, и бродишь всю ночь
коридором больничным при свете
синем-синем, глядишь за окно.
Как же мало ты прожил на свете,
неужели тебе все равно?
(Дочитаю печальную книгу,
что забыта другим впопыхах.
И действительно музыку Грига
на вставных наиграю зубах.)
Да, плевать, но бывает порою.
Все равно, но порой, иногда
я глаза на минуту закрою
и открою потом, и тогда,
обхвативши руками коленки,
размышляю о смерти всерьез,
тупо пялясь в больничную стенку
с нарисованной рощей берез.
7 комментариев
Авторизуйтесь, чтобы оставлять комментарий
ВойтиЗдорово, спасибо. Я и не знала про него, теперь буду знать и еще что-нибудь поищу.
Душа дрожала, как натянутая струна, и звучала стихами. А потом порвалась. Обожгла души, внимавшие стихам. Люди вздрогнули, замерли, кто-то заплакал. Потом налили за упокой, выпили, закусили и стали жить дальше, будто ничего особенного не случилось.
А собственно, что случилось? Просто лопнула еще одна струна.
В 90-е жизнь ломала устои и рвала струны. Такое было время.
P.s. Извините за пафос.
Стыдно даже стало, что я его не знаю (
Его бы лучше бы в школе изучали.
Алёна Лис, ну... для школы рановато, я считаю.
Я его очень люблю! Спасибо вам.
Anne Elliot, да не за что)
Ох, да, он чудесный!
у меня на работе была книга с его стихами, вроде в серии ЖЗЛ. Какие-то безумцы решили в курительной комнате и комнате отдыха поставить шкафы с книгами, среди кожаных диванов и пепельниц. Тупо для интерьера, чтобы смотрелось, словно кому-то было дело до книг. Я оттуда утащил домой всё, что возможно было читать. Из всей книги где-то 20 стихотворений произвели впечатление. Помню, меня еще удивляло - епта, русская поэзия в 90х годах!?
Violent Ophelia, сейчас вроде как переиздали. Я б купила, но сборник стоит бешеных денег -- что-то около 1000 руб. за книгу (а ведь там даже не полное собрание).
Мировосприятие Рыжего всё-таки мне близко.
Удаление комментария
Вы действительно хотите удалить сообщение ?
Удалить ОтменаКомментарий будет удален безвозвратно.
Блокировка комментирования
Вы дейтсвительно хотите запретить возможность комментировать ?
Запретить Отмена