3,5 мушкетера или "История с подвесками"

3,5 мушкетера или "История с подвесками"

3,5 мушкетера или История с подвесками

Серия "Реминисценции классики"

Молодой человек на дивном оранжевом коне вошел в Менг примерно пополудни через ворота Божанси, что в 5 километрах к западу. Городок этот знавал и лучшие времена. Когда-то в нем торговали необыкновенно вкусными местными яблокам, но со временем яблони увяли, урожай сошел на нет, и теперь здесь не было чем поживиться даже и коню, тоскливо опустившему морду книзу. Хотя это трансцентдентальное состояние больше подошло бы всаднику, юному черноволосому гасконцу, едущему в Париж, до которого еще оставалось добрых полтораста километров, чтобы стать королевским мушкетером. Ведь он уже успел утратить две трети даров своего почтенного батюшки, направившего его в столицу с конем, пятнадцатью экю и сопроводительным письмом к г-ну де Тревилю, капитану королевских мушкетеров. Напутствуя его, он воскликнул «Сын мой!..» и собирался произнести долгую поучительную речь, но внезапно обнаружил перед собой пустое место, разглагольствовать перед которым не имело никакого смысла, хотя старик и пробурчал все же что-то насчет «этой молодежи». А сам Д,Артаньян (именно так звали юного гасконца) предусмотрительно исчез, поскольку отличался исключительно непоседливым характером и не любил ничего слушать. При этом юноша не забыл кошеля с деньгами (последними в доме) и посланием. Увы, потому что уже через два часа в хмельном трактире, отмечая свой долгожданный отъезд и пьянкой, и дракой, он успешно избавился и от первого, и от второго стариковского дара. Где именно он их посеял и кому достались – история совершенно темная, ибо дело было ночью. Кто-то мотузил его, кого-то он сам, потом вся компании купалась в озере и ела вяленую рыбу… затем нюхали табак и снова наливали полные бокалы, восхваляя щедрость какого-то монсеньора… На следующий день Д,Артаньян обнаружил продажу, а еще через два, наконец, перестал пить и перешел на ужасно невкусную родниковую воду. Поскольку юноша с детства выделялся не только высокими скулами, но и философским складом характера, то почти не расстроился, а лишь вздохнул и отправился в Париж верхом на своем старом коне.

На самом деле конь выглядел куда чиннее и благороднее растрепанного всадника с синюшными мешками под глазами, но Д,Артаньяну с похмелья казалось, что все вокруг смеются исключительно над его конем. Долгое время он это терпел, но когда добрался до желанного трактира «Вольный мельник» в Менге, то желание проткнуть кого-то шпагой или хотя бы просто набить морду стало таким нестерпимым, что остаток кротости юноши с почти слышимым шипением испарился в местном воздухе. Выбрав на свой неискушенный взор самую безобидную компанию, мирно восседающую за обеденным столом, гасконец тотчас направился к ней и положил руку в перчатке на плечо представительному бледному господину с шрамом на щеке.

- Я вижу, господа, что Вы смеетесь над моим конем?.. – галантно осведомился Д, Артаньян.

- Как Вы изволите наблюдать, сударь, - весьма учтиво ответил господин, сбрасывая назойливую ладонь, - мы в настоящий момент играем в шахматы, и я только что походил лошадью, объявив своему сопернику гардэ. Если бы мне вздумалось сотрясать воздух смехом (чего, разумеется, не было), то я бы выбрал подходящим объектом для этого предыдущий ход. А Ваш конь, при всем уважении к нему, но не к Вам, юный нахал, не заинтересовал бы меня даже будучи жареным с яблоком во рту и именем Буцефал, выгравированным на шпорах. Я удовлетворил Ваше любопытство, почтеннейший? А теперь извольте отойти от доски. Вы заслоняете мне солнце.

Двое других господ (хотя это были лишь слуги графа, а не господа, что все в Париже, но никак не в Менге), восседающих над шахматной доской, неприлично тихо захихикали и переглянулись (один из них пробормотал про себя «Он всегда так говорит»), что привело Д,Артаньяна в исступление. Он выхватил шпагу и лихо замахал ею в воздухе, точно вычерчивая какие-то символы, хотя, признаться, наш гасконец не знал даже алфавита.

- А-аа, так Вы не только смеетесь над моим конем, Вы издеваетесь надо мной!.. Над моими предками! Над высоким искусством шахмат! Я покажу, как надо играть! Защищайтесь! - с этими словами он свалил шпагой с доски все фигурки и намеревался плашмя огреть ею господина со шрамом, кабы тот эфесом вовремя не отвел угрозу. Следующий элегантный удар «меченого», даже не удосужившегося привстать, свалил Д,Артаньяна с ног.

- Вываляйте-ка его в конском навозе, как следуют, - обращаясь к двоим другим, сказал господин со шрамом, выбрасывая в огонь перчатки, что коснулись юного наглеца. – Пусть запомнит де Рошфора и эту партию, которую он проиграл, даже не садясь за доску.

- Слушаюсь, граф! – дружно ответили оба и снова неприлично захихикали («Он всегда так делает», - проговорил про себя второй).

Сказано – сделано, и когда в следующий исторический миг нахальный юноша поднял голову, то лицо его был неестественного горчичного оттенка, а запах просто укладывал на землю случайных прохожих, шагающих мимо стога сена и человека в нем. Но лицо, его, тем не менее, светилось улыбкой. Во-первых, Д,Артаньян протрезвел, во-вторых утолил жажду драки и остался живым. В-третьих, и самое главное, в момент экзекуции он внезапно сообразил, как оправдать перед уважаемым г-ном де Тревилем отсутствие сопроводительного письма.

- Скажу, что его отобрал у меня нечестным путем человек со шрамом! – здраво рассудил он. И, опустившись в навоз, уснул праведным сном. Его ждал Париж и королевские почести.

2.

Г-н де Тревиль ни единым образом не дал понять, что сомневается в рассказе юноши. И то, что напали вдвадцатером на одного, и чудища среди них были свиноголовые, и голов тех было на шее не одна, а несколько, и все они хрюкали в унисон. Ну а то, что капитан мушкетеров через каждые полминуты смеялся и мученически кривил бровями, Д,Артаньян принял за придворный этикет, и тоже принялся в ответ кривляться и морщиться. К счастью, в этот самый момент де Тревиль, весь красный как рак и держащийся за живот, как раз тянулся за вторым платком, и поэтому ничего не увидел. К несчастью, это увидела фрейлина, стоящая неподалеку, и приняла за заигрывания. Сама она была похожа на церковный колокол, что по ошибке притащили во двор, вместо лица – медный самовар, руки как ободья телеги, пальцы как клешни, одним словом – красавица неописуемая. Звали ее госпожа Бонасье. Она была жената, но муж ее работал галантерейщиком, а на самом деле был увлекающимся ученым-натуралистом. Ловил бабочек, насекомых, ставил опыты, высунув от усердия язык, записывал результаты на пергамент. Никакого интереса к натуре женской, чувственной, он не испытывал, женился, чтоб было на кого лавку переписать и люди почем зря не судачили. Так что не будет никакой ошибки сказать, что фактически у г-жи Бонасье не было мужа, а были нерастраченные запасы женской нежности. Как писал парижский поэт в те годы – знойная женщина, мечта француза…