48 писем

48 писем

Запах дождя так приятно бодрящий, утренний бриз, холод, скованное сердце, свет звезды, отброшенная тень, лодка, лодочник, начало.

«Хоть разок бы увидеть легкую изморось, проливной или настоящую, буйную грозу. – Подумалось мне. - Услышать барабанную дробь по крышам ветхого города, увидеть как ручьи собираются в реку, стремясь в путь вниз по течению».

Но ничего подобного не происходило, оставалось только наблюдать как тучи бились бараньими лбами, как слабые облака падали на землю, как лодочник кает свою Тень. В такую погоду Он становится куда менее заметней, тусклым, таким слабым, местами дырявым и глядя на него, хочется поддержать что-ли, взбодрить, сделать приятное.

Весла, свисавшие по бортам, и выгнутое дно лодки обманчиво представлялись одиноким китом, бороздившим город, блуждая в непроглядном тумане, ища свой далекий путь. Издав натужный скрип досок, сделав резкий поворот лодка ушла в глубины улиц, а шум от нее еще долго разглашался по окрестностям. Войдя в другой поворот, душегубка- наша лодка, резко огласив улицы, разрывая тишину на части, издала громовой вой всего на мгновенье. Оставив после себя неумолкаемое эхо. То самое эхо захлебывалось в шелесте ветров, шорохе листьев. Лодка тем временем снова погружалась в пелену, делая небольшой мах веслами - ластами, двигаясь вперед, оставив после себя постепенно угасающие протяжные щелчки и посвистывания.

Как только покажется, что все притихло, так ветер сразу в полном безрассудстве начнет разгонять пыль и опавшую листву, раскачивать пустые птичьи клетки, что висят на каждом столбе, над каждым входом в дом, под кроной каждого дерева, растреплет пожухлую траву, выбив песок сквозь глубокие щели ветхой клади, пронесется, сдувая любого дерзнувшего высунуть свой нос во двор в эйто время суток. Возможно, именно поэйтому на улицах было так пусто, а возможно совсем по другой причине.

Суховей летел по ветхому городу минуя один переулок за другим, набрав довольно внушительную силу. Городская буря стеной ударилась о руины когда–то дышащих мастерских староделательного завода. Облака тем временем мало по малу рассеялись, и вот о дожде можно было позабыть, лодка, поджав непомерно большие весла камнем упала в песчаную бурю.

«Эххх, понеслась, чердотряхина, - кричал я тогда в порыве, - сейчас я покажу тебе, кто здесь главный, вот увидишь». Задору в пустотах моей головы было с лихвой, а вот Тень как обычно сам по себе, не внимания ни расположения, но для меня все эйто было не важно.

Завывая, ветер подхватил нашу лодку, метнул ее мимо обветшалых дымоходов, и душегубка со свистом пронеслась мимо несущих ферм – металлических конструкций, подпиравших дырявый, как сито, потолок, одним бортом скребя старую кладку мастерской, выворачивая кирпичи из стены и чудом не разломав другой борт о выступающие балки. Ветер пронес лодку вдоль изрядно изъеденных ржавчиной узкоколейных путей, выбрав одно единственное направление, издал оглушающий рев и швырнул нас из непрошеного завода словно ненужный мусор, подняв после себя громадный столб пыли и пожухлой листвы настолько высоко, насколько хватало боли задрать голову и всмотреться ввысь.

Спустя малое время, а сколько точно никто не может сказать, произошли разительные перемены в погоде и в глубине моей душонки. Затишье поглотило староделательные мастерские, ветхий город, сердце угрюмого лодочника, пустоты старой Тени. Лодка, лениво раскачиваясь из стороны в сторону, погрузилась в очередное облако, спустившееся до земли, раздавая легкий скрип и еле слышные пощелкивания.

«Вышвырнул силой, словно жалкого щенка, нееее, чернявый, ты эйто видел,- злоба так и одолевала, - просто так взял и вышвырнул, да разве так можно».

Тень сидел рядом, не издавая ни звука, тишина оглушала, обида заполняла все внутри, конечно, еще оставалось желание проучить эйтот несносный ветер, но горечь души потихоньку отступала. Сидел теперь в лодке, не помня, кто я, и ради чего живу, вот уже долгое время, снуясь по облакам, перевозя любого, кто не побоится запрыгнуть и крикнуть адрес назначения, ни о чем не спрашивая, ничего не беря взамен. За веслами, выполняя всю тяжелую работу, сидел старик, точнее, моя старая Тень. Эйтот был не такой как у всех. С большим трудом можно разглядеть хоть какие-то сходства с хозяином – сутулый, коренастый, на несколько тонов темнее любой другой тени, но иногда сквозь его силуэт с трудом разглядишь даже солнце. В непроглядной темноте скрывался офицерский мундир, да и все повадки выдавали его военное прошлое, я давно уже не задавался вопросом о нашем прошлом и тем более о будущем, молодой хозяин и старая Тень.

«Венецианский мученик» - так гласила медная табличка, принявшая на себя удар времени, набитая на доски в некоторых местах уже изрядно поистасканные, да на столько, что местами виднелись щели толщиной с палец, испещрявшие душегубку от носа до кормы, а местами дерево и вовсе расслоилось, гвозди, скреплявшие лодку, были изъедены годами, краска почти слезла целиком. Одно только честное слово держало ее на плаву, но в честность сего верилось с большим трудом, однако, эйто нисколько не мешало нам день за днем расчесывать облака над ветхим городом. Проведя кончиками пальцев по пластине с названием, невольно задумаешься над одним единственным вопросом - о времени, казалось, будто веко времени только из жалости дарует еще один, только день и нагло усмехалется.

Судно, широко махнув одним из весел, прорезало воздух, снуя свой киль, минуя блуждающее русло Разгонав стаю птиц, выворачивая в сторону центра ветхого города, лодка не находя себе места, переплывая с одной улицы на другую.