9 жизней Дьявольской Кошки 2

Пролог. Миг, когда родился ангел

— Молись правильно, иначе твой голос не достигнет Богини.

Забавное утверждение. Оно всегда казалось ему слишком категоричным. Даже будучи ребенком, что еще не мог полноценно работать и нести в дом прибыль, он с изрядной долей сомнения относился к словам отца.

— Молись от всего сердца, только так тебя услышат.

Его мать была не менее верующей нежели отец, но в отличии от мужа-священника в маленьком городке, уставшая от жизни женщина, сама не верила своим словам. Все ее мысли занимали вопросы выживания: хватит ли запасов еды, чем заменить прохудившуюся одежду, где взять достаточно дров, чтобы не замерзнуть зимой.

Не потому ли она в итоге повесилась на глазах собственных детей?

— Молись чаще! Без пожертвований мы не переживем эту зиму.

Его старший брат одновременно вобрал в себя строгость отца и практичность матери. Вероятно, он был единственным, кто смог бы понять его со временем, но, увы, жизнь старшего сына отца Конрада продлилась всего четырнадцать лет. Глупая смерть под копытами коня заезжего богатого экипажа — и что только понадобилось столичному аристократу в их забытом всеми городке?

— Просто молись.

Когда город накрыла эпидемия оспы следом за старшим братом умерли и остальные дети, остался только он, единственный чудом избежавший не только смерти, но и отвратительных рубцов. Он был едва ли не единственным в их небольшом городке, на чьем лице оспа не оставила след.

Светлый лик десятилетнего ребенка стал образом праведного верующего и идеального прихожанина — люди шептались, что ведущих праведный образ жизни пагубное поветрие обходит стороной, а от него не иначе как милосердная длань Богини отвела хворь.

А ему даже не смешно было, любопытно только — неправда ведь, мысли его уже давно не были невинными и светлыми.

— Справедлива она и решения ее! Смотрите и уверуйте, те кто честен и помыслами чист может не бояться кары небесной!

О том что остальные его дети от этой самой «кары» умерли отец Конрад не упоминал, как и то, что болезнь в первую очередь забирала самых чистых и невинных — детей. Совсем еще малышей, не сделавших своего первого шага, не сказавших первого слова.

— То не люди еще. Человеком стать можно только испив из чаши и смочив голову водой освященной.

Как оказалось, мало родиться человеком, чтобы быть им.

А люди между тем смотрели на него и благоговейный шепот витал куда бы он не пошел. Видели люди лишь то, что хотели видеть: светлый взгляд глаз цвета драгоценных камней, густую гриву медных волос, ниспадающих на плечи живыми языками пламени, скромную, латаную, но чистую одежду, приятную улыбку и вежливый нежный голос.

Не замечая ни недетского взгляда, ни холодного отчуждения в словах.

— Не иначе как в помощь отцу ниспослан небесами! По истине ангельский лик у этого чада…

О! Сколько раз его сравнивали с посланниками божьими, а он лишь скромно улыбался, да так искусно, что никто так и не смог разглядеть в изгибе губ насмешку.

Нет. Он был человеком, с момента первого вздоха, первого слова, первого шага. Каждый жест, каждая мысль — все могло принадлежать только человеку и никому более.

Самому отвратительному и прекрасному, до отвращения слабому, хрупкому, но в тоже время непревзойденно великому созданию.

Он никогда, ни разу, ни мгновения, не жалел, что родился человеком.

И он любил людей.

Полюбил, когда воочию лицезрел рождение ангела.

Ангел явился ему на исходе дня, когда в маленькой церквушке никого не осталось. Отец отбыл на отпевание, сирота при храме, помогающий с уборкой и мелкими поручениями, сбежал, как только выдалась возможность, а он остался, занятый натиранием подсвечников, да сменой свечей — в храме ставили свечи из воска, дорогое удовольствие, а потому жечь эту роскошь просто так было сравни кощунству.

Он уже закончил с работой, когда последние лучи солнца отразились в витражах, проскочили по стенам яркими бликами, всего на мгновение искорками кольнув колдовские зеленые глаза, но этого хватило, чтобы привлечь его внимание к происходящему на улице.

Посреди грязи и мусора стояла старуха, в старой драной одежде и исхудавшим посеревшим лицом. Еще полгода назад у старой женщины была своя лавка где продавали хлеб, а по праздникам и сдобу, работали там ее сыновья и многочисленные внуки. Всего девять человек — большая богатая и на удивление дружная семья… которую безжалостно выкосила оспа. Выжила только старуха, да одна из невесток, но та пропала месяц назад, по слухам — утопилась с горя.

А старуха все еще была жива, хоть умом тронулась и обнищала. Глядя на нее всякому становилось ясно, долго не проживет. Да вот только несчастная вопреки пересудам была жива и по сей день. Отощала правда, запаршивела, но с удивительным упорством каждый день выходила из опустевшего дома, да слонялась по улицам их городка, где ее из жалости подкармливали.

Ничего особенного, после хвори вид таких несчастных, враз потерявших все, уже не удивлял и не привлекал внимания, став обыденным.

Но его внимание старуха все же привлекла. Не заботясь о латаном платье и стоптанных башмаках, она сидела посреди улицы, в самой грязи, дрожащие старые руки, покрытые пятнами, шарили в пыли, а узловатые пальцы подбирали крошки чего-то съестного.

Он уже хотел было отвернуться — нет ничего приятного смотреть на человека в момент его падения — но в последний миг уловил движение у юбки.

Это была старая больная кошка, даже с расстояния в несколько футов было видно, насколько она грязная и облезлая. Животное скорее походило на клок пыли или тряпку, которую нещадно пинали не один день, тощий хребет проступал через поредевшую шерсть, поломанный хвост неловко волочился следом, а на морде не хватало глаза. Жалкое создание, которое жизнь потрепала так же сильно, как и осиротевшую старуху.

И, тем не менее, кошка, мурча, терлась о руки, проходилась тощим боком по юбке, заглядывала в глаза и урчала, урчала. На еду животное бросило короткий взгляд, но не бросилось жадно есть. О, нет. Больше еды кошка хотела ласки.