Абонентский ящик 59

Абонентский ящик 59

Москва

Илья вышел из операционной измождённым физически и морально. Он ничего не мог сделать. Слишком изношено сердце у мужчины. Оно не выдержало его вмешательства. Оно устало. Обиделось на родственников больного и остановилось. А мужчина был готов доживать свой век так, как он привык. С лекарством, с медленными прогулками по воздуху, с тихим сидением в любимом кресле за телевизором или книгой.

Но жена и сын решили за него. Они были уверены, что он должен вернуться после операции таким, каким он был раньше: бодрым и активным. Они и подписку на проведение операции дали в полной уверенности, что врач преувеличивает её сложность. Но человек умер, тем самым прибавив ещё одну зарубку на сердце хирурга.

Ему опять пришлось пережить слёзы непонимающих его проблем родственников. Зачем-то успокаивать их, хотя так хотелось сказать им крепкое словцо на прощание. Зачем-то слушать сына умершего, вопящего, что этого он так не оставит, вместо того, чтобы вмазать ему по очкам и напомнить о предупреждениях и его расписках. Но Илья только тихо и устало сказал:

– Нельзя своими решениями заменять Бога.

Илья не выпил пятьдесят грамм успокоительного коньяка, который ему предложили сослуживцы. Не хотелось. Он переоделся и, сев в автомобиль, поехал домой. Он ехал медленно, специально растягивая время. Зная, что жена ещё не собралась на работу, а выходит она из дома в девять утра, он прикидывал, куда бы заехать, чтобы не встречаться с ней. В последнее время напряжение между ними стало просто электрическим. Они не ссорились явно: с криками, спорами, выяснениями отношений. Они оба избегали друг друга. Прожив десять лет, они не смогли простить друг другу смерть своего малыша. Сына.

Он умер год назад от остановки сердца. Вот так жил мальчик жил почти десять лет. А однажды заснул и не проснулся. Они не обвиняли друг друга, но каждый винил другого в случившемся. Молча винили. Оба молчали и для изменения положения ничего не предпринимали. Илья не мог первым предложить жене развод, постоянно думая, почему она не предлагает этого ему. А раз не предлагает, значит, у неё на это есть причина.

– А мне всё равно, – думал он, машинально останавливая автомобиль у почтового отделения, которое только что открылось, – опустошу абонентский ящик, наверняка уже пришли мои журналы.

Достав из ящика два журнала: «За рулём» и «Хирургия» он нагнулся за упавшим конвертом.

– Странно. Кто это мне пишет? Я никому не давал номер своего ящика.

Илья сел за пустующий столик в зале почты и, посмотрев на обратный адрес, удивился ещё больше. В обратном адресе значилось: г. Санкт-Петербург, почтовое отделение № а/я 59.

– Реклама, – подумал он и хотел, не раскрывая, выбросить конверт. Но, помедлив, всё-таки открыл его.

«Здравствуйте. Вы, вероятно, удивитесь, получив моё письмо. Скажу сразу, мы с вами не знакомы. Никогда нигде не встречались. Поэтому вы вправе порвать его и выбросить… – Илья хотел сразу сделать то, что советовал отправитель, но посмотрев на часы, решил прочесть послание до конца, – нам с вами совсем необязательно знакомиться, потому что мы, никогда не встретимся. Чтобы долго вас не интриговать, напишу, почему именно вы получили моё письмо. После перенесённого горя мне пришлось обратиться к психологу. Она и посоветовала мне излагать свои мысли на бумаге, потом сжигать или рвать всё написанное. Но я почему-то решила отправить его незнакомому адресату. Ведь мысль, изложенная на бумаге, это живая субстанция, а значит, её нельзя сжигать, рвать, одним словом, убивать".

– Что за бред? Мне ещё не хватало сумасшедших, – подумал Илья и бросил обычный тетрадный листок в клеточку на стол.

Он достал сигареты, но, опомнившись, что здесь не курят, взял письмо в руки.

– Почерк красивый, почти каллиграфический. Сумасшедшие наверняка пишут по-другому. Излагает вроде складно. Ладно, у человека горе. Но это точно женщина, – определил он и продолжил чтение.

«…А почему именно на ваш ящик я отослала своё послание, вы наверняка и сами догадались. Да, мой абонентский ящик тоже под номером пятьдесят девять.

Думала, сейчас сяду и напишу всё, всё, быстро и обстоятельно. А вот взялась за ручку и что-то мысли разбежались. У меня за окном дождь. Обычная погода для нашего города. Знаете, я раньше до… любила солнце и всегда радовалась его появлению. А теперь мне неловко жить под тёплыми лучами. Улыбаться рассвету. Мне стыдно жить, потому что мой сын не видит этого солнца. Он теперь никогда не порадуется его теплу, не улыбнётся первым солнечным зайчикам, за которыми мы с ним гонялись по квартире, радостно смеясь. Потому что моего сына уже нет и, никогда не будет со мной рядом. Я никогда не уткнусь лицом в его светлую вихрастую макушку. Никогда не загляну в его карие глаза… Представляете, он был белобрысым мальчиком с тёмно-карими глазами. Был! Был. Меня убивает это слово! Простите. Я не хочу жалости, но мне правда трудно порвать то, что я вам сейчас написала, порвите вы и забудьте. Забудьте об этом письме».

Илья проглотил ком в горле, и глаза его заблестели от слёз. Быстро сунув письмо в карман пиджака, он выскочил из помещения. Дома его ждала тишина. В прихожей ещё остался запах женских духов. На кухне кастрюли с обедом. Сделав крепкий кофе, Илья вышел на лоджию, сел в кресло и закурил.

– Странно, что это письмо пришло именно мне. Мне, у которого тоже никогда не затянется рана от потери.

Он вспомнил своего сына, весёлого шаловливого мальчугана. Вскрытие ничего не показало. Просто остановилось сердце. Взяло и перестало работать и не пожалело ни его мальчика, ни самого Илью, ни жену. Сердце сына остановило и их жизнь.

– В принципе жизни сейчас никакой нет. Есть существование. Механическая работа. Еда для того, чтобы были силы работать. Работа, чтобы продолжать существовать. А так нельзя! В моей работе нельзя существовать. Я должен на ней гореть. А гореть нечем. Запасы сил на исходе.

Илья теперь, как обычно, рано лёг спать, чтобы не встречаться с женой, которая всё равно вернётся как можно позже, надеясь на то, что Илья уже спит.