Агния

Агния

Впервые я увидел её утром, когда запускал воздушного змея, а она пускала по ветру свои волнистые локоны. Окрашенные солнцем, её рыжие волосы гладили плечи, пеленали лицо и снова развевались по ветру. Она смотрела на меня глазами, наполненными тёплыми океанами. Солёные капли долетали до моих щёк и срывались вниз. Или я просто смотрел на неё, совсем не моргая. Она спросила, откуда у меня бумажная птица? Я молчал, стоял, как мраморный, и в мои босые ноги врастала трава – так долго для меня тянулись эти мгновения. Тогда она с улыбкой добавила, летаю ли я на своей птице? Я просто кивнул. Она сказала, что доверяет мне, выхватила нить, и побежала к обрыву. Рванув за ней, я увидел, как она оттолкнулась от края и раскинула руки, готовясь взмыть вверх. Чудом я успел схватить её, и она повисла не на воздушном змее, а на моей руке. Когда я вытащил её, она прижалась ко мне и что-то шептала. Мой воздушный змей летел по небу, а я думал, что встретил её не случайно.

Мы приходили на пляж, садились рядом, утопив ладони в песке, и перебирали пальцами песчинки. Вокруг рассаживались чайки и слушали наши мысли. Она говорила, что чайки могут взять нас в полёт, показать небо, поднять очень высоко, когда во взгляд помещается больше. Больше схем, людей, мостов, фонарей. Видно как кто-то звонит, а в другом месте берут трубку. Видно упавшего, и как к нему выехали на помощь. Видно, что девочка плачет, а через два квартала живёт мальчик и может осчастливить её, но они не ищут друг друга. Широкоформатные секунды.

Ближе к осени она вязала цветные шарфы: ярко-полосатые, клетчатые, расшитые бисером и пуговицами, цветами или помпончиками, каждый раз удивляя меня палитрой и формой. Обматываясь в стужу шарфом, она завязывала его бантом на шее, и, гуляя со мной по парку, прятала нос в шерстяной бант, а каждый прохожий, увидев её, улыбался. Когда количество шарфов на полке вот-вот могло привести к взрыву шкафа, она выносила их на улицу и обвязывала кроны деревьев. Аллеи возле домов наполнялись её настроением всегда раскрашенным яркими красками. Каждое дерево приобретало индивидуальность, словно у него появлялось имя и характер. Стильный Джонатан обмотанный длинным полотном. Молодой Гарри в полосатом, багрово-жёлтом шарфе. Томная мадам Кларисса, укутанная в разноцветные букеты из крупных стежков. В жуткий холод несчастные люди проходили мимо, снимали с дерева шарф и согревали щеки. Их лица наполнялись теплом.

Как маленький ребёнок от нечего делать ветер жестоко сбивал листья – так приходила зима, приносила снег, плавила в хрустящую карамель и снова посыпала белым. Зимой она спала в большой вязаной варежке, как героиня сказок, собирала рыжие волосы в пучок и сопела, примкнув подбородком к манжету. Когда она засовывала руку в отделение для большого пальца и отгоняла во сне пчёл, мне казалось, что это рука великана, с нарисованным лицом на запястье. Эту варежку словно оставил гигант, когда искал в квартирах вора укравшего золото из его замка. Она говорила, что это подарок Бальдра, а я расспрашивал подробности и записывал в блокнот.

Я писал вечерами рассказы, а она выдергивала листы из печатной машинки и сразу же их читала - истории, наполненные выдумками и фантазиями, где она становилась главной героиней. Путешествовала на звездолёте в глубины космоса, посещала Луну или Марс, бродила по руинам разрушенных городов в поисках сокровищ, брала на абордаж крылатые фрегаты пиратов и даже возглавляла целые народы, вдохновляя их на борьбу против коварных тиранов.

Она прыгала на кровати и выкрикивала строки из своих приключений, сжимая в руках белые листы, а потом вкладывала их в свои любимые книги и оставляла на подоконнике. Так она выращивала мои книги. Я верил ей, ждал ростков и продолжал писать.

Она очень любила читать книги, загадочно улыбалась, и посматривала на меня, примеряя к персонажам романов. Любила цветные красивые обложки, а не приглядные сдирала и рисовала своими руками так, как видела их после прочтения. Часто заливалась смехом, читая в трамваях или на лавках перед колоннами театров. Иногда она прятала от меня слёзы между страниц, а я делал вид, что не замечаю. Дрожь в скулах появлялась не заметно, как трепет от прочитанных строк. Она быстро разглаживала страницы, оглядываясь по сторонам, а я потом находил разводы. Я любил читать книги после неё. Касаясь запястьем страниц, она оставляла запах – еле уловимый аромат цветов, или шоколада. От её рук часто пахло шоколадом.

Я очень любил её руки. Рисовал тонкими линиями, прорисовывал каждую клеточку, кутал очертания в тени, добавлял немного красок, пачкая её руки акварелью. При этом я не очень любил свои рисунки, а она напротив. Совершала с ними странный обряд, вкладывая в конверт и отправляя на незнакомые адреса. В ответ тоже присылали рисунки, вкладывали фотографии пейзажей и необычные цветы, видимо высохшие по дороге. Всё это расклеивалось на стенах в нашем доме.

Однажды нам прислали в конверте семена. Ей стало очень интересно, и она посадила их в горшочек. Я поливал их, но долгое время ничего не происходило. Потом в почве появились трещины. Она говорила, что это режутся ростки и скоро появятся прекрасные цветы или живое дерево-голем, которое съест нас. Но ничего не происходило, трещинки появлялись и снова исчезали. Однажды утром я увидел воронку в горшке и раскиданную землю. Наверное, маленький мышонок откопал наши семена. Мы так и не увидели ростков.

Иногда, она садилась за пианино и играла какофонии с лицом маэстро: беспорядочно нажимала на клавиши с очень важным видом, не зная ни одного аккорда. Я заливался хохотом и просил её остановиться, но она лишь хмурила брови и ускоряла темп. Соседи начинали яростно стучать в стену, а её пальцы продолжали разбегаться по белому, звонкому паркету; робкий шаг-пиано, затем прыжок-форте. Я подхватывал её руки. Её руками играл самые тёплые мелодии, все, которые только мог вспомнить, немного ошибаясь. Она лишь закрывала глаза и наслаждалась прикосновениями.