Айка

Айка

- Ты чего мертвяка смерзшего не видел никогда!? Чего бельма свои таращишь на меня, нехристь чумазая.

Максим Самсонович стоял перед низким саамом, как огромная скала, уперев руки в бока. И укорял оробевшего погонщика оленей. Тот что-то постоянно бормотал, испуганно кивая на лежащее перед ними обнаженное тело старика.

- Айка, Тенкэ, Айка, Тэнкэ.

- А вот это отведать не желаешь, чухонь белоглазая?

Он поднес к лицу саама свой огромный кулак.

Подошел помощник Максима Самсоновича вольный качок Николай в тулупе, большой бараньей шапке, поверх которой был повязан башлык, выданный ему еще на предгорьях Шипки – так он его и таскал его по белу свету, как талисман от всех земных бед. Саамы любили его за добрый, незлобивый нрав и он отвечал им тем же. А своего единственного полицейского они побаивались.

- Пущай он стоит Максим Самсоныч, та я его сам стащу, уж одюжу - то. Он не чижолый совсем. Глянь, как его морозом то иссушило одни кости да кожа, перышко, да и только. Мумья одним словом, - подытожил он.

«Да иссушило его изрядно»,- подумал Максим Самсонович, - что теперь делать с этим телом? Бог его знает, вот уж оказия…»

Он еще раз посмотрел на лежащее пред ним на рваной рогоже обнаженное тело старика, сплюнул с досады и пошел к нартам.

- Свези его Миколай к дохтору, в Дальний поселок, пусть у него полежит в леднике, может, кто из родственников объявится.

«Один я, это ж надо, один полицейский на всю эту проклятую тундру… Еще этот Ерошкин пропал. Ушел месяц назад на лыжах и пропал. Где его теперь искать, может по весне, где изглоданное писцами тело оттает», - печально подумал. – «Щас бы и отвезли бы тело к Ерошкину, тот быстро вскрытие сделал бы да все чин, по чину выдал. А теперь его куда? Был бы туземец местный, Бог с ним, пусть себе лежит дальше смораживается, пока сами туземцы не заберут, а наружность – то вроде христианская. Нельзя оставлять, грех».

Он сел в нарты поплотнее запахнул тулуп и слегка, но чувствительно, чтобы знал его хозяйский нрав, пнул сидевшего впереди лапландца.

- Давай, братец, трогай!

                                                                              ***

Ерошкин был на родах у местных туземцев. Как один врач, он на всю эту бесконечную, занесенную снегом округу, должен был надзирать над местным населением: делать наблюдения, делать записи, лечить если надо.

«А как их лечить? У них на уме одно шаманство»

Ерошкин покачал головой, прилаживая лыжи, подбитые тонким нерпичьим мехом к валенкам, и продолжал думать, о том какая же нелегкая занесла его в этот ледяной край.

«Вот сегодня рожала баба, так эти дикари вытащили ее полуголую, несчастную, на снег. Вокруг прыгал, как безумный дурак шаман с бубном. Что-то выл, пел, стонал, кружил вокруг нее, а ее глупые родственники ему подвывали. Потом бедная женщина разрешилась от бремени. Так нет, что ребеночка сразу унести в теплую вежу, они его обтерли снегом и еще две три минуты держали на морозе! Пусть духи решат, сможет ли он жить, будет ли он сильным, чтобы одолеть морозные зимы, тяжёлый быт северных народов. Все у них духи решают. Вот сказывал один знакомый сядут два чухонца в лодку и айда рыбачить в море, а ежели один ненароком за борт упадет. И что? А тот его товарищ ни за что ему руку не подаст. Будет ждать, отпустит его дух моря или нет, выберется сам или потопнет».

Ерошкин поправил под тулупом револьвер системы Наган в кобуре, чтобы если что отбиться от волков, да пару писцов не мешало бы стрелить по дороге.

«А он ох, и хитрая, осторожная зверюга. Вон Иван Матвеич давеча двух подстрелил. А мех какой у них был, высший сорт! »

Широко раскидывая руки вперед и назад, как солдат на плацу, Ерошкин побежал на лыжах, подминая мягкий снег.

«Расстояние, здесь всего ничего, если шибко побегу, даже засветло буду дома»

Но минут через пятнадцать он заметил, что идет легкий снег, а еще через пятнадцать, что начало заметно вьюжить Ерошкин с тревогой посмотрел на горизонт – темнело, что обещало непростую дорогу домой. Поворачивать назад было уже поздно, и врач ускорился, надеясь миновать опасность. Снег начал идти крупными снежинками и скрашивая твердь земли и воздух в одно белое полотно.

Ерошкин беспомощно озирался по сторонам, крутил головой, но направления, куда идти не было видно. Началась пурга, самое опасное, что может застигнуть путника зимой среди безбрежных снежных наносов, холодный ветер хлестал в лицо и едва не сбивал с ног.

- Проклятье! – выругался Ерошкин.

Он чувствовал, что начинает замерзать. Тело мелко дрожало, зубы стучали несколько раз несчастный путник падал в снег. Снежный заряд сменялся один за другим. Вся природа восстала против одного человека затерянного среди бушующей стихии.

«Я так и погибнуть могу» - подумал Ерошкин, и эта мысль испугала его.

Сердце сжалось.

Через полчаса все вокруг ревело и крутило, словно как говорил, бакалейщик из поселка «земная ось наскочила на небесную».

«Все!» - обреченно подумал Ерошкин,- «наверное, я здесь сдохну».

Ему стало страшно. Но внезапно он почуял запах дыма – запах горящего дерева и оленьего сухого навоза.

«Если я буду идти в направлении дыма, то выйду к поселению».

Через некоторое время обессиленный и едва стоящий на ногах, дрожащий, озябший он уперся в одиноко стоящую вежу. Ерошкин заиндевевшими пальцами снял лыжи и, не имея больше сил идти ввалился внутрь теплой вежи.