Акустика

Большую часть времени наша учительница физики рассказывала о себе.
О том, как она училась в институте, о своей семье, о школе, о родителях.
О том, какие стихи ей писали поклонники.
О том, как она замечательно поет.
О том, что у нее невероятные экстрасенсорные способности.
Рассказала, совершенно не смущаясь, про разговор, подслушанный ею в в библиотеке вуза, где когда-то была методистом.

История вышла следующая.
После окончания института она работала на кафедре.
И, разумеется, пела в самодеятельности.
Так вот, стоит она в библиотеке за книжными стеллажами.
И слышит, как беседуют заведующий кафедрой – её кафедрой - и еще не помню, кто.
Этот, не помню кто, говорит заведующему кафедрой:
- Что, взяли себе певичку, чтоб было кому в самодеятельности петь?
Намекает, таким образом, что наша Тамара Борисовна к науке отношения не имеет.
А зав. кафедрой ему отвечает:
- Вы знаете, когда я в своё время преподавал у них высшую математику, то лучше неё в математике никто не разбирался.

В общем, кругом наша учительница выяснялась молодчиной.
Правда, мы ей не верили.
Ни про математику, ни про пение, ни про экстрасенсорные способности.
Она ведь и нам кое-что напевала.
Вернее, говорила речитативом.
И это было вовсе не пение, а безголосое бормотание.

Зато с ней всегда было очень приятно общаться.
Что мы и делали.
Сидим однажды на перемене с моим школьным приятелем Сашей в кабинете физики.
Беседуем с Тамарой Борисовной.
Тамара Борисовна немного кокетничает.
Она со всеми немного кокетничает - с мужчинами, с женщинами.
Тут Саня говорит:
- А давайте мы к вам послезавтра утром в гости придем.
Послезавтра утром было воскресенье.
- Давайте, - сказала учительница.

В воскресенье утром мы купили торт и пошли.
Приходим, стучим.
Нас спрашивают, кто мы.
Мы сознались.
Преподавательница высунула в коридор свою красивую кудрявую голову и велела нам немного погулять – она одевалась.
Мы прошлись, вернулись, и нас впустили.

Сели пить чай – она похвалила торт.
Потом опять начала рассказывать про свою жизнь.
По обыкновению - очень увлекательно.
Наши знакомые девушки так не умели, поэтому мы пили чай и слушали, довольные.

Потом спросила, хотим ли мы послушать, как она поёт.
Саня сказал, что хотим.
Она тут же метнулась за гитарой, приволокла раздолбанный инструмент с овальной фотографией на верхней деке.
Я даже пытался его настроить, хотя понимал, чем всё кончится.
Сейчас опять начнёт бормотать, как на уроке.
И придётся её похвалить.

- Я вам из "Юноны и Авось" спою, - заявила она.
И запела.

Пела она потрясающе.
Легко, точно и мощно.
С воодушевлением, но безо всякого напряжения, как поют люди с действительно сильным голосом.

Я сразу понял, почему раньше она ограничивалась речитативом: так петь в школе было нельзя.
Так красиво и громко.
Все ученики побросали бы остальные занятия, занимались бы одной физикой.
Девяносто Эйнштейнов в год – многовато для заполярного городка.
А старые училки удавились бы от зависти.
И молодые, красивые – тоже.
Потому что так петь они не умели.

Я сразу во всё поверил.
И в математику.
И в то, что она - экстрасенс.

Вот так.