Алмысты

1

Я крадусь мягким шагом, я преследую уже два дня, он не уйдет, и моя месть свершится сегодня… Я прячусь на дереве, когда группа туристов останавливается на привал. Их лагерь как на ладони, и я наблюдаю, как они ставят палатки и варят ужин. Солнце скоро сядет и настанет мое время. А пока можно немного передохнуть...

Меня будят громкие крики и ругань. Как я могла заснуть в такое время? Солнце почти скрылось и мягкие сумерки окутывают поляну. Я напрягаю зрение, пытаясь понять, что происходит, и вижу, как один турист уходит в лес, а остальные что-то кричат ему в спину. Я не хочу вслушиваться в их грубые голоса и грубую речь.

Мне повезло и в лес уходит тот, кого я убью.

Спускаюсь с дерева и серой тенью крадусь, пересекая открытое пространство. Он идет быстро – умеет ходить по дикому лесу, но от меня все равно не уйти. Я – Алмысты, лесное племя. Он в лесу в гостях, я же – у себя дома.

Сумерки уже глубоки, когда я решаю, что пора действовать. Дикой рысью бросаюсь на жертву. Мой первый удар валит его с ног и он скатывается в овражек: я слышу хруст переломившейся кости.

Он крепок – уже опомнился и даже схватил нож – как будто ножом можно от меня оборонится. Я успею трижды выпотрошить его, прежде чем он закончит замах. И тут он замечает меня.
­­— Снова ты! — его хрип ввергает меня в панику и я отмахиваюсь когтистой лапой. Льется кровь и человек пытается зажать рану. Принюхиваюсь – против воли, я хочу убить его, нельзя медлить, но этот запах слишком знаком мне. Так не пахнет обычная человеческая кровь.

От потери крови и боли человек теряет сознание. Я решаю повременить с местью – он не уйдет, а следы надо замести. Ночь коротка, а я не хочу, чтобы его искали. Вечерняя ссора мне на руку – я заберу его рюкзак и остальные решат, что он ушел назад. До ближайшего поселения как раз день пути от их лагеря.

Я наскоро наложила жгут, чтобы он не истек кровью раньше времени и помчалась обратно.

В лагере все уже спят и тишину нарушают только крики ночных птиц. Я прислушиваюсь, замерев у палатки – слышу ровное дыхание спящих, никто не ворочается. Тихо заглядываю – рюкзаки сложены у входа. По запаху нахожу нужный и надеюсь, что из него не выложено что то слишком нужное. Миг – и меня нет, я уже бегу по лесу по своему следу и тут меня накрывает осознанием – точно так же пахла моя кровь, только гораздо ярче. От этой мысли я сбиваюсь с шага, спотыкаюсь и валюсь в кусты.

Яркие звезды Алтая моргают мне через листву, полнеющая луна освещает звериные тропы; я чувствую, как живет лес, как выходят на охоту хищники. Зверь во мне просыпается и жаждет крови – я давно не охотилась.

Вообще в моих планах была охота на зайцев, но перед походом главный лесник отправил меня в то пограничное поселение, которое миновали туристы и там-то я учуяла тот самый запах. Запах того, кто снился мне в кошмарах; тот, кто убил мою мать.

В конце концов побеждает человеческая часть. Нельзя убивать соплеменника, не разобравшись. Тихо ворча про себя, я копошусь в рюкзаке, нахожу веревку и прячу рюкзак высоко на дереве. До моей заимки недалеко для моего шага, но с раненым человеком путь будет куда дольше. Удивительно, но этот турист все еще без сознания. Снимаю жгуты и, перевязав наспех его раны, взваливаю его на плечо и рысью бегу в глубь тайги. Эта зимняя перевалочная избушка скрыта в непролазной чаще, подальше от любопытных охотников и лесников. Полянка с избушкой окружена болотами и без меток тропы не найти – надежное убежище, когда я хочу отдохнуть от людей и растворится в лесу.

К полудню я дома, к этому времени жертва приходит в себя и уже пытается сопротивляться. Из последних сил заволакиваю его в дом и укладываю на топчан. И падаю рядом на пол, я устала просто смертельно – человек тяжел, хоть и жилист. Пусть я сильнее обычных людей – такой марш-бросок по лесу дался мне нелегко.

Яркое солнце пятнами пляшет по стенам и освещает лицо человека, и я внимательно рассматриваю его. Он довольно молод – вряд ли ему больше тридцати, темные волосы с сединой, нос когда-то был сломан. Не похож на браконьера или беглого из лагеря. Лицо красивое, но мужественное, ни следа смазливости.

Надо промыть ему раны, а то еще помрет от заражения прежде, чем я все из него вытяну. Хотя, даже если он Алмысты всего на четверть – то заживет как на собаке.

Развожу огонь и ставлю греться чугунок с водой. В маленькой печурке весело горит огонь и запах смолы убаюкивает меня. Как будто я снова в детстве, мы с мамой греем чай и печем лепешки в большой русской печке. За окном воет вьюга, а в избе тепло и пахнет травами.

Негромкий стон выводит меня из транса, тихо ругнувшись я вспоминаю, что хотела обработать раны чужака. Я снимаю пучки трав с балок и завариваю целебный настой, нахожу две ровные ветки и накладываю шину на сломанную ногу. Грубо, поверх штанины, но пока и так сойдет – лишь бы не начал буянить да не повредил ногу еще больше.

­— Где я? Что за хрень происходит? – сиплый голос срывается, и я подаю ему берестяной ковшик с травяным чаем. Он вздрогнул, но все выпил.

— Ну, давай поговорим. – выхожу из тени и сажусь на чурбан рядом. – Если для тебя это внезапность, то я тебе напомню один эпизод. Два года назад, ты приехал в местные горы на охоту, скорее всего без лицензии, и убил лесника – мою мать. Да, ты не оставил никаких улик, но я запомнила твой запах, и вот ты снова сюда приехал. Прямо ко мне в лапы.

По глазам вижу, что он помнит, сейчас начнет оправдываться и нести чушь.