Amore

Глава 1.

Еще не успев провернуть в замке ключ, Люба уже нутром чуяла: жирный мудила вернулся из рейса. Она не ошиблась — весь половик в прихожей был обсыпан хлопьями его кожи. Можно бы было даже почувствовать их тошнотворный запах, если бы его не перебивал аромат жареной картошки, доносящийся из кухни. Мать всегда жарила картошку в день возвращения Альберта, потому что это было его любимое блюдо. Впрочем, как и Любино.

Боров восседал на кухонном уголке, подперев стол своим необъятным пузом. Мать накрывала на стол, периодически отвлекаясь на перемешивание картошки в сковородке.

— А чего ты не здороваешься с Альбертом? — возмутилась мать, заметив появление Любы. — Человек с рейса вернулся, устал с дороги, гостинцев привез, а ты встречаешь его по-хамски!

— Ага, здрасьте, — сквозь зубы процедила Люба.

Она была ужасно голодная и не хотела спорить. Стащив из тарелки кусочек свежего огурца, она присела с краю стола. Боров тут же принялся сканировать ее своими маленькими заплывшими глазками.

— Меня всего полтора месяца не было, а Любка уже вон как раздалась! — обратился он к матери. — Отъела корму — будь здоров!

Люба ответила ему без слов, просто брезгливо проведя взглядом по его жирной туше.

— А чего это ты, интересно уселась? — вытаращила глаза мать. Она уже выключила конфорку и успела навалить борову полную тарелку картошки, дополнив композицию двумя огромными кусками свинины. — Тебе сегодня к бабушке идти, забыла?

— Я помню. Можно я хотя бы поем перед уходом?

— У бабушки поешь.

— Мам, ты издеваешься что ли?

— Я ей только недавно заносила кастрюлю супа.

Наколов на вилку добрую треть своей порции картошки, боров махнул рюмку водки и тут же принялся за еду. Его чавканье с первых же секунд начало выводить Любу из себя.

— Я не хочу суп, — сказала она. — Почему мне нельзя картошки?

— Люб, ну чего ты, как маленькая? Не видишь, человек приехал? Я его ждала только послезавтра. Пришлось быстро почистить картошку, нужно же кормить! На тебя я не готовила.

— Да там еще полсковородки осталось! — возмутилась Люба.

Альберт указал на нее пустой вилкой и замотал своей башкой, как будто услышал что-то смешное.

— Какая тебе картошка, Любка? Ладно я мужчина в теле, ну дык мне можно. Хорошего человека должно быть много. — Похлопав себя по пузу, он гоготнул. Высохшая кожа с его локтей тут же разлетелась по всему столу. — А тебе всего четырнадцать, а весишь уже небось под 80 кило. Успеешь еще разжиреть. Пока молодая, сельдерей надо есть, а не картошку!

— Мне пятнадцать. Пора бы уже запомнить. Вроде не такое уж сложное число. Один и пять. Пятнадцать. А вешу я 65 килограмм. Под 80 весите вы. На фотографии двадцатилетней давности, которая стоит в зале на полке.

Схватив еще один кусок огурца со стола, Люба вылетела из кухни, хлопнув дверью.

— Ты погляди, дрянь какая растет! — донеслись до нее слова матери. — Вся в бабку!

Люба взяла свою сумку, которую кинула в прихожей, и зашла в свою комнату. Дебил лежал на своей кровати, но не мычал себе под нос нечто невнятное, как это обычно бывало. Его рот был приоткрыт, и из уголка вытекала слюна. Люба скривилась от этого зрелища и, не удержавшись, легонько пнула брата в бок ногой. Хорошо, что тот не поднял вой на весь дом, а так и продолжил спать.

Девушка быстро переоделась в более подходящую для визита к бабушке одежду, вытрясла из сумки все школьное барахло и вышла из комнаты. В прихожей она порылась в сумке матери и, вынув оттуда двести рублей, покинула квартиру.

Не успела она дойти до угла дома, как заметила Эдика. Тот возвращался домой со школы.

— Снова к бабушке? — спросил он.

— Ага.

— Может, проводить тебя? Дома все равно делать особо нечего.

— Ну проводи, че, — закурив сказала Люба.

Они вышли со двора, и Эдик начал мять лямки своего рюкзака. Он всегда так делал в Любином присутствии.

— Люб, думаю, ты не обязана убираться у бабушки, — промямлил он. — Это эксплуатация детского труда.

— Ага, только моей матери насрать, что ты там думаешь. — Увидев, что Эдик насупился, Люба легонько пихнула его в плечо: — Не расстраивайся, Эдуардо, ей вообще на всех насрать. Ну, кроме моего брата-дебила и жирного мудака, который сейчас жрет на нашей кухне картошку.

— Вернулся из рейса?

— Ага. Я все жду, когда уже его фура перевернется к хренам. Но че-то все никак.

— Слушай, ну ведь если Альберт дома, то твоя мама может оставить брата с ним, а сама — сходить к бабушке...

— Может. Только не хочет. Логика такая: раз бабушкина хата потом достанется мне, значит, мне в ней и убирать. В принципе, я не против. Когда Альберт дома, мне хочется как можно скорее оттуда свалить. Да и бабуля кроме меня ни с кем нормально не общается. С моей матерью так уж точно.

— Они вообще не разговаривают, да?

— Ну так: привет-пока. Мать периодически готовит ей пожрать, на этом их общение заканчивается.

— Люб, а у твоей бабушки что, нет больше родственников, кроме тебя и твоей мамы?

— Есть. Моя тетка, ее старшая дочь. Сейчас сидит где-то под Питером.

Эдик округлил глаза:

— Что, прям сидит?

— Ага, вот прям сидит. Мужа своего зарезала пару лет назад.

— Ого... А мне всегда было интересно, почему твоя бабушка из всех вашей семьи любит только тебя? Я не имею в виду, что ты плохая, просто ты, ну... тоже специфическая...

— Специфическая? — расхохоталась Люба.

— Ну в смысле, с характером.

— Она меня любит только потому, что мать согласилась назвать меня Любой. Так звали мою тетку, которая выпилилась — я тебе о ней рассказывала. Бабуля ее очень любила. Это была ее средняя дочь. Говорят, самая хорошая и добрая из всех трех. Если б меня назвали, к примеру, Снежаной, то, думаю, бабушка и со мной бы не общалась.

— Я помню про тетку, но не знал, что тебя назвали в ее честь... Это как-то странно... Ну, называть ребенка в честь того, кто выбросился с балкона.