"первое правило дуэли"

Лебеди в пруду

Лебеди в пруду

   В конце июня отдыхающих в Саках стало намного больше, чем местных жителей. Когда малиновое око солнца клонилось к горизонту, в город вторгся странный автомобильный караван. В авангарде шествовал желтолобый КамАЗ, тащивший длинный голубой вагон, который напоминал бытовку строителей. За ним следовали бортовые грузовики с разнокалиберными прицепами, мозолила глаза бочка на колесах с надписью «Пиво» на боку.

   Праздношатающиеся отдыхающие с недоумением таращились на оглушительно ревевшие машины, изумлялись и местные жители: грузовое движение в этой части города запрещено. Замыкал колонну МАЗ с непонятным оборудованием на платформе и металлической мачтой, торчащей над кабиной, подобно рогу жуткого чудовища.

   Гул последней машины, жадно чадящей недогоревшим топливом, растворялся в вечерней прохладе. Благообразный старичок, прочихавшись, назидательно заметил, обращаясь к своей очаровательной спутнице:

   - За городом голые степи, гуляй - не хочу, а они объездную дорогу за десятки лет построить не удосужились.

   - Ты о чем, дедушка? Они - это кто?

   - Тебе понравилась эта кавалькада?

   - Ну, приехали, значит, кому-то нужно.

   - Ты в этом уверена?  

   - По-другому и быть не может. Сам подумай. Зачем загонять прорву техники в центр города?

   - А я сомневаюсь! - запальчиво воскликнул старик.

   - Дедушка, ты неисправим, - улыбнулась Наташа и чмокнула его в щеку. - Во всем видишь закавыки. Глянь, какой замечательный закат.

   Еремей Петрович, мельком взглянув на угасающее светило, с неудовольствием отметил, что завтрашний день, скорее всего, будет таким же жарким и душным, как и сегодняшний. От намеченной поездки в питомник Сакского охотхозяйства, пожалуй, лучше отказаться. Хоть и недалеко, да вот незадача - сердце прихватывает. Наташа расстроится. Больно хочется ей поглазеть на диких кроликов, живущих в норах. Грызунам раздолье, они лихо размножаются и не боятся людей. Все-таки молодчина Алексей Иванович Воропаев, когда стал начальником Сакского общества охотников и рыболовов, питомник и расцвел. От давнишнего приятеля по московскому университету Еремей Петрович такой предприимчивости не ожидал. Отменное пушное хозяйство наладил. И лис разводит, и нутрий, и ондатр, даже фретки прижились. При прежнем руководителе, пьянице и ворюге, даже кроликов едва не извели. Вначале, как водится, районное начальство истово отмечало тостами очередные достижения, а потом хваталось за ружья и открывало пальбу по беззащитным зверькам. Хотя стрелки попадались никудышные, промахнуться с близкой дистанции было мудрено. Питомник год от года хирел, стали поговаривать о ликвидации. Может, действительно извели бы под корень, но случилась беда: глава общества в феврале явился на пляж, разделся до трусов и полез купаться. Будучи превосходным пловцом, неожиданно утонул. Злые языки поговаривали, что напился в зюзю. Еремей Петрович склонялся к мысли, что просто сердце не выдержало: холодовой шок – коварная штука.

   Кролики, умей разговаривать, даже зная, что Воропаев страстный охотник, наверняка бы подняли все лапы за его кандидатуру. К ружью Алексей Иванович пристрастился в Сибири, куда попал по распределению после окончания университета. Прожил там сорок с гаком лет, а в родной город вернулся после того, как вышел на пенсию и осиротел: сначала умерли жившие в Саках родители, от которых ему по наследству достался частный домик, затем скончалась жена - тромб закупорил сосуд. Детьми они так и не обзавелись.

   Воропаев вначале хотел продать домик родителей, покупатель нашелся, предлагал за старенькое строение приличную сумму, но Еремей Петрович убедил сокурсника переехать в Крым.

   - Сам признался, что пока не встанешь и не расходишься, выть от боли в суставах хочется. Вот и лечись здесь, а не в Иркутске. Далась тебе городская квартира, куковать одному в железобетонной клетушке муторно. А тут огородик, выращивай что хочешь. Работу, если невтерпеж, я тебе найду.

   Еремея Петровича беспокоило, что с Крымом приятель срастается тяжело, угнетают слякотные зимы и отсутствие снега. К суровым холодам Алексей настолько привык, что впадал в хандру, тоскуя по лохматым снегопадам и пронзительным метелям. Пуще всего тяготило отсутствие тайги.

   - Крым - пародия на охоту, - в сердцах выговаривал Воропаев. - То ли дело Красноярский край. Я подсчитал, что в нем помещается почти девяносто таких регионов как Крым.

   - Да хоть двести, - возражал Еремей Петрович. - Много ли надо для счастья? Своя хата и любимое занятие.

   - Тебя послушать, человеку достаточно клочка земли метр на два.

   - Это в лучшем случае. Радуйся, если не спалят в крематории. В Саках, к твоему сведению, такого заведения нет, а в Симферополе строят. Ты уперся в охоту, будто других развлечений нет. Неужели до сих пор не понял: охота - атавизм. Пройдет лет пятьдесят и на земле не останется ни одного уголка, где можно бесплатно побродить с ружьем. За такую прихоть придется раскошеливаться.

   - Издеваешься? - негодовал Алексей Иванович. - По-твоему, все охотники сплошь и рядом рвачи? Конечно, жулье попадается, без него никак. Охота - не прихоть обрастающих жирком горожан. Мало-мальски вменяемый охотник рвется в поле или в тайгу не ради мяса. Охота самодостаточна и тот, кто увлекается ею всерьез, палить направо и налево не станет. В ней главное азарт, может, самопостижение. То, что тебя раздражало, становится мелким и несущественным. Ты об этом не знаешь, но Катя ревновала меня к тайге. Не знаю почему. Ей, должно быть, казалось, что если на весах расположить семью и охоту, вторая перевесит. Глупости, конечно, но от этого никуда не денешься. Бывало, собираю рюкзак, она сидит за столом, пригорюнившись, будто расстаемся навсегда. Иногда спохватывается, спрашивает, например, упаковал ли спички в резиновые шарики. Или предлагает еще один свитер, будто без него простужусь. Когда выходил из квартиры, не провожала. Считала проводы дурной приметой. Знаешь, из-за охоты я чувствовал себя каким-то ущербным. Мужики обычно копили деньги, уходили в отпуск летом, катили к морю с женами и детишками. А я, как ненормальный, ждал зимы, чтобы отправиться в любимое зимовье. Крохотная избушка, сработанная из бревен лиственницы и покрытая толем. Туристы ее периодически грабили, пришлось приноровиться. Перед отъездом выставлял рамы, снимал дверь и деревянные полки, демонтировал железную печурку, которую по моему заказу изготовили из толстенной трубы большого диаметра. Недалеко от зимовья нашел пещерку, куда и стаскивал добро. Стыдно признаться, но нигде я не чувствовал себя таким счастливым, как в тайге. Бывало, выйду поутру из зимовья, мороз под сорок, лиственницы потрескивают. Легкий мандраж, слух обостряется до такой степени, что треск попавшего под ногу валежника воспринимается как выстрел. Годы - побоку. Туда же болячки. Прицеливаюсь, затаив дыхание, чтобы не спугнуть дичь. Палец сливается с курком, сжимаю его медленно, кажется, этому не будет конца. Нервы превращаются в хрупкую жилку, вот-вот порвется. Выстрел. Оглушительный, бьющий по ушам подобно близкому грому. Толчок в плечо. Не промахнулся. Хоть и стал подслеповат, грузен, неуклюж, нет той реакции, как в молодости. Опускаю ружье, вытираю пот с лица, долго жмурюсь от яркого солнца. Стою и чувствую, как капля за каплей покидает меня все наносное: зависть, злоба, ненависть, стремление казаться лучше, чем я есть.