Анатомия лабиринта

ГЛАВА I.

1.

Хотя, конечно, и не владелец заводов, газет, пароходов, но тем не менее полноправнейший обладатель вино-водочного заводика, нескольких магазинов, ресторана и даже одного из городских казино, бизнесмен и по совместительству местный авторитет Басов Леонид Антонович, более известный до недавнего времени в своем родном городе Южноморске под прозвищем Лёнька Туз, лежал в одном из глухих переулков своего род­ного города в позе, скорее напоминающей очертания карточного короля, нежели туза: раскинувшись навзничь на влажном в этот росистый предрас­светный час асфальте, разбросав руки в стороны, как бы пытаясь при­нять в объятия светлеющее от восходящего солнца небо, немного подо­гнув ноги, он, безвольно откинув голову вправо, как бы демонстриро­вал всем желающим свой профиль с коротко остриженной рыжеватой бо­родой, как раз и делавшей Басова, или Туза, схожим с карточным ко­ролем, в отличие, скажем, от карточного валета, изображающегося обы­чно этаким франтом с изысканно выбритым подбородком. Хотя, если не рассматривать голову Басова отдельно крупным планом, а окинуть всю его раскинувшуюся на асфальте фигуру целиком, то, конечно, можно бы­ло невольно поймать себя и на ассоциации с изображением карточного крестового туза — креста, к стати, вытатуированного на руке Басова и делавшего явной и очевидной его принадлежность к определенной кас­те людей.

А сравнение Басова с изображением карточной фигуры для че­ловека, смотревшего сейчас на Туза и знавшего его раньше, было впо­лне естественно, ибо и поза Басова, и его прозвище, и пристрастие Туза к карточной игре, очевидно, и давшее Басову право на присвоение именно такого псевдонима, делали такие ассоциации вполне оправданны­ми, если не сказать закономерными. Поэтому не было ничего удивитель­ного в том, что майор Полозов Юрий Михайлович, знавший Басова с тех пор, когда тот еще только становился Тузом, тоже невольно начал при­давать очертаниям раскинувшейся перед ним фигуры Басова подобия кар­точных фигур — да, любил Леонид Антонович Басов перекинуться в кар­тишки при жизни. Бывшей жизни. Ведь не стали бы майора Полозова под­нимать ни свет ни заря с постели лишь для того, чтобы потешить ма­йора лицезрением лежащего на асфальте живого Басова, да и не лежал бы Басов, будучи живым, вот так вот посреди улицы — даже если бы Леонид Антонович и упился мертвецки, что с ним, честно говоря, слу­чалось частенько, то и в этом случае, он не лежал бы среди улицы, а был бы всенепременно доставлен домой своим преданным и не заме­нимым другом, соратником, охранником, водителем, своим ангелом-хра­нителем Федором Кабановым, или проще Федюней. Тузы, как известно, на дороге не валяются, по крайней мере пока они живы. Басов же лежал посреди улицы и не был доставлен домой Федюней по причине того, что рана, нанесенная Басову была смертельной: "ранение в область сердца было не совместимо с жизнью уже в момент нанесения данного ранения" — так определил ситуацию медэксперт, прибывший на место преступления в составе оперативно-следственной группы, которую воз­главил майор Полозов. Смертельный удар был нанесен колюще-режущим предметом (проще — ножом) прямо в сердце, так что Басов умер момен­тально, как говорится, не мучаясь, и лежал сейчас на асфальте, вла­жном не только от предутренней росы, но и мокром от его, Басова, собственной крови.

Наполнявшаяся посвистываниями, щелканьями, чириканьями довольно многочисленных птиц в этом, достаточно далеком от центра города, районе, предрассветная тишь в это утро была взбудоражена еще и не привычными здесь в такой час шумами и голосами: глубокие и узкие колодцы улиц между многоэтажками заполнялись голосами съехавшихся сюда правоохранителей всех рангов, чинов и систем (от милиции до прокуратуры), щелканьем фотоаппаратов, гулом подъезжающих и отъез­жающих автомобилей — не каждый ведь день убивают Туза.

Знавшего Туза еще с тех давних пор, когда тот еще не был Тузом, а был всего лишь Лёнькой Басовым, начинающим, но уже многообещаю­щим вором, майора Полозова обуревали сейчас весьма противоречивые чувства. С одной стороны представшее глазам майора зрелище было как бы назидательным доказательством вековых народных мудростей, говорящих о том, что сколько веревочке не виться, а конца не ми­новать, или о том, что ложью поле перейдешь, да назад не воротишь­ся, — и в этом случае смерть Басова, именно такая вот смерть была вполне закономерной и не должна была бы вызывать удивления. С дру­гой же стороны, Ленька Басов, отдав должное воровской романтике в период всеобщего заката коммунизма, в период рассвета Горбачевских перестроечных веяний вдруг переосмыслил свой антисоциальный ста­тус — в почве возрождающегося капитализма Басов почувствовал себя семенем, из которого произрастает будущее, и вдруг понял, что за­рабатывать большие деньги можно и не конфликтуя с “Уголовным кодек­сом". А чувствовать себя закваской будущих изменений все же намного приятнее, чем прозябать антисоциальным изгоем, и не важно где при этом разворачивается это самое будущее, в бывшей единой и недели­мой стране Советов, или в нынешних суверенных частях этой самой распавшейся страны. При чем, свое воровское прошлое в таком случае вполне оправданно можно было рассматривать как своеобразное дисси­дентство, как некий Робингудовский протест против уничтожающего че­ловеческую личность коммунистического режима.

Так что память о том, что Леонид Антонович Басов когда-то был Лёнькой Тузом все больше и больше стиралась в отличие от вытатуированного на его руке креста, которым Басов дорожил, как символом своих лучших, в смысле молодо­сти, лет. В общем, смерть Басова была для майора Полозова явлением как бы знаковым: в перипетиях взаимоотношений Полозова и Басова, как в капле воды, отражалось все произошедшее в этой жизни и с ма­йором Полозовым, и с Басовым и с их страной.