Апельсин

Апельсин

 За окном, в холодной новогодней ночи убывающей цитрусовой корочкой желтела луна. Одинокая и величественная среди звезд, как блистательная королева в окружении свиты, она устало глядела вниз, на людскую землю, царственно безмолвствовала и рассеянно заливала лимонным бледным светом поселок с простым и незапоминающимся названием, небольшую узкую улочку, пожилой, но крепкий, широкий в плечах домик и маленькую, плотно обставленную старой, но ладной мебелью, комнатку в домике.

В комнатке этой, тихой и уютной, равноудаленой ото всех остальных комнат, вот уже с десяток лет жила Майя Владимировна - баба Майя для двоих внучек и правнука, Майечка для единственного и любимого сына. Некогда подвижная, веселая, с огромными карими, живыми, но печальными глазами, пухлогубая, круглолощекая и крутобедрая, красивая девушка, сейчас заметно сдувшаяся, ссохшаяся, но по-прежнему красивая особой старческой благообразной красотой старушка.

Доживая свой нелегкий век, она с каждым годом все больше ослабевала, все меньше двигалась и все реже выходила из комнатки. Она любила сидеть у окна в старом, продавленном кресле с деревянными подлокотниками и смотреть на тихий сад, который своими руками посадил и вырастил ее покойный муж... От молодости остались у нее только глаза — как и когда-то живые, но отчего-то по-прежнему печальные, подернутые поволокой старческой слепоты. Этими огромными глазами смотрела она на мир за своим окном с грустной радостью обреченного на смерть грешника, которого медленно, слишком отчего-то медленно ведут к неизбежному эшафоту. Она не звала смерти, не приманивала ее, но она не могла о ней не думать, и потому думала, и думала часто, много и обстоятельно.

Очередную новогоднюю ночь она готовилась встретить так, как полюбила она встречать смену календарных дат, так широко празднуемую человечеством, в последние годы — у любимого окна, наедине с собой, загадывая одно-единственное желание.

Майя Владимировна потянулась к стоящим на тумбочке возле кровати часам. Стрелки показывали половину двенадцатого. Поохав над тяжестью в суставах, она встала с постели, заправила покрывало и открыла шкаф. С верхней полки, из-под аккуратно сложенного белья достала прямоугольную жестяную коробочку. Когда-то эта коробочка служила ей шкатулкой для хранения сокровищ рачительной хозяйки — пуговиц, ножниц, иголок, булавок и прочих швейных мелочей. Постояв немного и погладив гладкую холодную крышку с нарисованной Спасской башней и салютом, она прижала коробочку к сердцу и села в любимое кресло.

С большой, монохромной фотографии в широкой самодельной раме, стоявшей на покрытом кружевной скатертью столе, на Майю Владимировну взирал широколицый добрый мужчина с жесткими "хозяйственными" усами и строгим взглядом прищуренных глаз.

- Прости меня, Степан Иваныч, - привычно, но с искренним чувством сказала Майя Владимировна портрету, и взгляд ее сам собою переместился влево, туда, где на стене висела старая, хранящая молчание тысячи спетых под нее слов рыжая потертая гитара с белым бантом на грифе.

В комнату заглянул сын Сергей — точная копия мужчины на фотографии, только живой, цветной и более веселый — все-таки праздник на носу.

- Мам, ну что ты как не родная в самом деле? Пойдет к нам... Вместе встретим Новый год и уйдешь, если уж неймется тебе в одиночестве сидеть... Мам... Катя стол накрыла. Лена с Машкой суетятся. Вовка орет, бабу потерял.

- Встречайте без меня, - в сотый, наверное, раз за день ответила Майя Владимировна, - Я тут посижу. А Вовке спать пора. Что за мода — ребенка мучить полуночничаньем. Лену саму напороть надо, тоже мне мать.

- Ты плохо себя чувствуешь?

- Нет, я чувствую себя как обычно.

- Тогда я не понимаю... Мы как будто бы чужие тебе, ты отгораживаешься от нас, как от соседей. Это твой дом, а ты ведешь себя как нелюдимый квартирант.

- Сереженька, я не отгораживаюсь, я мешать не хочу...

- Да ты никому не мешаешь! С ума сошла?

Майя Владимировна вздохнула и сказала тверже, так, как может сказать только мать и сын не станет спорить:

- Сереженька, я тут посижу.

Сергей укоризненно посмотрел на мать, но спорить и впрямь больше не стал. Только спросил:

- Что тебе принести? Может быть хочешь чего-нибудь?

Майя Владимировна подумала, погладила сухими пальцами красную звезду на Спасской башне и улыбнулась:

- Принеси мне апельсин.

- Апельсин? Один?

- Да, один. Холодный.

- На кухне есть дольками порезанный, я сейчас!

- Нет-нет. Резать не надо, и не чисти ни в коем случае. И непременно холодный, из холодильника!

Сергей озадаченно покачал головой, но причуду матери выполнил, принес ей пышущий холодом большой оранжевый как южное солнце апельсин.

Майя Владимировна поцеловала сына в широкий красный лоб:

- Мальчик мой милый... Будь счастлив в Новом году... Всегда.

- Мальчику уж полвека стукнуло давно. Ну что ты как я не знаю, Майечка...- сказал Сергей обыкновенное, чтобы проглотить трогательный комок в горле, и улыбнулся: - С Наступающим, мама.

- С Наступающим, Сережа.

Скрипнула дверь, открылась, впустив в комнату отдаленный и отделенный прочными стенами веселый разговор невестки, переливчатый смех правнука Володи и знакомую фразу из старого советского фильма, громко идущего идущего по телевизору. Тихо хлопнул расшатанный косяк, принимая дверь в свои объятия. Майя Владимировна осталась наедине с собой.

Она поднесла к лицу апельсин, вдохнула его холодный, морозный, пусть искусственно, не по-настоящему ледяной, но дурманящий аромат праздника, жизни и любви. Бережно положила таящий в своем нутре миллионы брызг счастья яркий плод между коленей, на подол. Дрожащими пальцами подняла крышку с салютом.

Любопытная луна сверкнула лимонным глазом и высветила лежащий на дне коробочки порыжевший от времени конверт.