Армагедец, или Валькирия & горгулья

Глава 1

Первое, что я осознаю — густая кромешная тьма, как будто мир заканчивается где-то в паре метров над головой. Я словно попала в царство вечной ночи — затхлой, без единого дуновения, опустившейся над этим местом пологом мрака.

И, кажется, я оглохла. Ни единого звука не доносится до моих ушей, только отчаянно бьется сердце, сотрясая ударами тело. По спине ползет липкий страх, накатывает волнами, заставляя стынуть в жилах кровь. Хочется сжаться, спрятаться, исчезнуть, чтобы живой морок потерял из виду многотысячными невидимыми глазами. Я для него как светлячок: призрачный, но достаточно яркий, чтобы притянуть взгляд ощеренного мрака.

А еще я отлично вижу очертания предметов на расстоянии три — пять метров, но дальше все тонет в непроницаемой апокалиптической тьме.

Я смутно помню, что была здесь.

Не по своей воле.

Не могу сказать откуда, но я знаю, что справа от меня открытая площадка. Может, поле, может, луг, спускающийся покато к реке, которая впадает в озеро. Слева — опаленные огнем деревья. В видениях мне почему-то видятся дубровник с раскидистыми дубами на синем и сиреневом ковре. Как будто я была здесь при свете солнца, но последний образ: голые ветви, как старческие высохшие руки, поднятые к небу, охваченные пламенем, и темные силуэты, пробирающиеся через огонь.

А еще знаю, если перейти поле и спуститься вниз, будет дорога, ведущая к мосту. За мостом — огромный замок, венчающий самую высокую гору горного хребта словно корона, который встает в воображении нечетким обрывистым и исчезающим образом, как только пытаешься зафиксировать его в сознании.

Просто знаю. Déjà vu. И это пугает еще больше.

Осторожно ступаю вперед.

Хруст.

Кости.

Мертвецов здесь сотни, тысячи. Голые, полусгнившие, только начавшие разлагаться. Рассеченные тела, отрубленные головы, вывалившиеся внутренности и кровь. Местами она так и не впиталась в землю, застыв натекшими лужицами — в темноте она кажется черной и маслянистой. Не подверженные тлению трупы рядом с гниющими мертвецами: гигантские летучие мыши, единороги, двурогие крылатые кони, твари, похожие на огромных волков, крылатые и бескрылые ящеры…  

И люди. Отличные от тех, кого мне привычно называть людьми. Хорошо сложенные великаны, коренастые коротышки, среднерослые суровые качки с грубыми чертами и формами, тонкокостные красавцы. Женщин с крыльями — с огромными белыми крыльями, как у птиц, но, когда пытаешься их пощупать, их как будто не существует.   

Многие как будто спят, дожидаясь пробуждения, но тела не дышат, не дрожат веки, глаза, устремленные в небо, безжизненны и пусты. И только я могу нарушить их вечный покой, щупая пульс, оттаскивая впившегося острыми зубами в шею гниющий труп.

И каменные крылатые статуи, не то людей в зверином обличии, не то животных, похожих на людей — с кристаллами драгоценных камней вместо глаз.

Кому понадобились статуи посреди сражения?

Каменные изваяния смотрятся здесь нелепо и неуместно, будто их сбросили с неба. Некоторые расколоты. Мне приходит на ум, что мертвецы пытались украсть эти статуи, воров настигли — и завязалась кровавая битва, уж не знаю, что думать еще.

Да, я уже была здесь, бродила сотни раз, исследуя местность, углубляясь все дальше от того камня, возле которого обнаруживаю себя снова и снова. Я могу бродить здесь часами, как будто попадаю в какую-то ловушку, здесь ничего не изменилось.  

Уф, я во сне!

Сразу становиться легче, я начинаю успокаиваться. Паника, заполнившая душу, отступает. Этот сон снится мне, сколько я себя помню. Кто-то летает, кто-то падает, а мне снится страшное побоище, в котором нет ни выживших, ни победителей — все они достались царству бесконечной Ночи, как будто сама Смерть решила до скончания времен увековечить бесславный конец воюющих.

В детстве, когда я оказывалась здесь, меня охватывал животный ужас. Я боялась заснуть, молилась, чтобы Бог не наказывал меня этим кошмаром. Повзрослев, научилась понимать, что я во сне, и отчаянно пыталась проснуться. Потом долго тренировалась контролировать себя, запоминать детали прежних попаданий, училась заранее планировать действия и исполнять задуманное.

Сейчас меня тянет сюда. Засыпая, я загадываю оказаться здесь, словно что-то связывает меня с этим местом: я хочу разгадать, зачем я здесь.

Это место — как матрица моей жизни, такой же закрытой, пугающей, проклятой. Да, проклятой. Только перед смертью мать созналась, что я ей не родная. Первенца она носила, когда ей было тридцать два, и по каким-то причинам ребенок родился мертвым. Умер еще в утробе. Это подкосило ее. И когда пришла женщина, чужая, сильно отличавшаяся от местных, со звериным уродливым лицом, предложив сделку: она берет меня вместо мертворожденного, а та женщина сделает все, чтобы она никогда ни в чем не нуждалась. На тот момент мать была уверена, что других детей у нее не будет, поэтому согласилась, не раздумывая.

Никаких денег она, естественно, не получила, женщина исчезла, а ребенок оказался калекой. Радость материнства обернулась бессонными ночами и криками младенца, корчившегося от боли, с бесконечным хождением по больницам, и еще большей нищетой, потому что весь скудный заработок уходил на лекарства. И одиночеством —больной ребенок был никому не нужен. И когда поняла, что помощи не будет и отвязаться от меня не получится, возненавидела меня всем сердцем.