Аврора: император и я

Пролог

Детство. Самое счастливое время человеческой жизни. Детство похоже на сказку наяву. Во всяком случае, мое было именно таким. У меня было все, чего только может пожелать маленькая девочка: красивые платьица, море игрушек, книги с цветными картинками, сладости… И, конечно же, любящие родители: красавица мать и сильный отец. Я часто воображала их королем и королевой, себя – принцессой, а наш дом – сказочным замком. Мне тогда казалось, что весь мир принадлежит мне одной, и что мы всегда будем вместе. Но мир был много больше нашего дома. Не ограничивался он и нашим прекрасным садом, в котором во множестве цвели столь любимые матерью розы, не оканчивался и за пределами города, лежащего у подножия холма, на котором расположилось поместье семьи Прайс дю Рашете. И однажды настал день, когда мир наконец распахнулся перед маленькой девочкой со светлыми кудряшками. То был, на взгляд взрослого человека, самый обычный день. На взгляд же ребенка, который, пожалуй, чересчур любит сказки, такой вот солнечный, первый теплый весенний день обязательно должен таить в себе нечто чудесное. Этим чудесным стал странный человек, невесть откуда взявшийся в нашем доме и впоследствии ушедший так же внезапно и незаметно. Вернее, не он сам, а письмо, которое он с поклоном передал моему отцу. С этим письмом в наш дом словно проникла диковинная для меня атмосфера: сонный флер словно ветром сдуло, всюду забегали люди, стало ужасно шумно и суматошно. Мне все это, в общем, нравилось, хоть я толком не могла понять, что же такого произошло. Лишь много позже я узнала, что необычный гость был посланником порте, а принесенное им письмо – приказом императора. В нем говорилось, что герцог Прайс дю Рашете слишком долго был вдали от двора и государственных дел, которые требуют нынче его немедленного участия, а герцогине полагается занять место в свите ее величества согласно ее статусу и общественному положению. Говорилось там и обо мне: юной принцессе Доминик требовались подружки для игр, и что мне как подходящей по возрасту наследнице знатного рода оказана честь стать одной из них. А пока я просто сидела на пушистом ковре в спальне матери и ворошила роскошные наряды, которые горничные укладывали в сундуки. Мать, глядя на мое сияющее восторгом лицо смеялась и все обещала, что когда я вырасту у меня будут точно такие платья, а может быть и лучше: вот выйду замуж за принца, а не за какого-нибудь там герцога, как она – и стану принцессой, потом королевой, и будет у меня потом все что я пожелаю.

 Сидя в карете и глядя в окно на исчезающий за поворотом дом, я и не подозревала, как долго я его не увижу.

Императорский дворец меня ошеломил. Дома я привыкла к роскоши, но он не шел ни в какое сравнение с убранством дворцовых залов и покоев. Все вокруг было словно из волшебного сна или из сказки. Вот только жизнь при дворе оказалась вовсе не сказочной. Я почти не видела своих родителей, все время проводя в компании принцессы Доминик, бывшей старше меня на несколько лет, да еще нескольких девочек из дворянских семей. Глядя на младшую дочь императора, я все никак не могла взять в толк: неужели она и правда принцесса? Тихая, словно мышка, какая-то незаметная и всегда печальная. Впрочем, тому были причины. Жизнь принцессы на поверку оказалась сильно отличной от той, какую я рисовала в своем воображении. Она вовсе не была похожа на нескончаемый праздник. Книги вместо игрушек, уроки вместо развлечений, слуги вместо друзей, незримая стена власти, отделяющая от сверстников. Всегда только этикет, соблюдение никому не нужных ритуалов, молчаливое почтение, ни капли теплоты. Императрица ею почти не занималась, а император и вовсе, казалось, не замечал. Император… Я видела его лишь раз, когда меня представили ему как будущую компаньонку его дочери. Он только мельком взглянул на меня, но этот взгляд навсегда запечатлелся в моей памяти: цепкий, пронзительный, он будто видел меня насквозь. Я всегда была бойкой, непоседливой и немного дерзкой девочкой, переворачивавшей с ног на голову все вокруг. Но тут внезапно для самой себя стушевалась. От него исходила непостижимая аура величия и власти,  она подавляла и мне это совсем не понравилось. Пока мой отец – мой сильный, смелый, гордый отец – согнув в поклоне спину, рассыпался в благодарностях за оказанную честь, я стояла с пылающим лицом, намертво вцепившись в руку матери и все смотрела и смотрела на этого надменного человека, мысленно крича: «ну посмотри! Посмотри на меня еще раз ты, истукан! Посмотри, я больше не испугаюсь!» Но он не посмотрел. Я как будто перестала существовать: вот я есть, но меня нет, и никто не обращает на меня внимания. В ту минуту я твердо решила для себя, что когда-нибудь заставлю его на меня посмотреть – и вот тогда уже он будет искать мой взгляд.

Время летело, я постепенно привыкала к дворцовому укладу, много училась, словно губка впитывая в себя придворные обычаи, нравы, манеры, даже начала находить в своем новом положении удовольствие. И как-то не сразу заметила, что покуда я расцветала, моя мать напротив, начала чахнуть день ото дня. Она все реже улыбалась, сникла и начала вздрагивать от каждого шороха. Она словно боялась чего-то. Я не понимала, что происходит, о чем шепчутся придворные по углам и почему все шепотки мгновенно умолкают, стоит мне приблизиться. Я мало что могла уловить в тех потайных разговорах, только иногда мне чудилось в них имя моей матери и еще одно слово. Императрица. Так, в неясной тревоге, пролетело еще несколько недель. А потом моя мать умерла. Помню, как я шла показать ей свою новую вышивку, предвкушая похвалу. Возле двери в ее комнату толпились люди, расступившиеся при виде меня. Вежливо раскланявшись со всеми, я вошла в полутемную спальню. Там, на кровати, лежала она – непривычно бледная и тихая, а рядом на стуле сгорбленный, как-то разом постаревший отец. Он как будто не заметил моего прихода, сидел неподвижно, словно окаменев. Я медленно, словно во сне, подошла к ложу и протянув руку, коснулась уже холодной щеки. Не помню, что было после. Как в тумане прошли похороны, лица соболезнующих слились в одно размытое пятно… Помню только, как я все спрашивала и спрашивала, отчего же она умерла, еще совсем молодая, здоровая – а все отводили глаза. И снова эти шепотки. Наконец, я закатила истерику, самую настоящую, безобразную. Рыдая, я кричала что уже не маленькая, что мне уже десять и я имею право знать. И что если мне ничего не объяснят, то я пойду к императрице и спрошу у нее, раз уж тут все к месту и не к месту ее поминают, да еще и расскажу ей, как они о ней шепчутся и сплетничают. Истерику прервала пощечина, которую закатила мне моя тетка, а затем она ухватила меня за руку и утащила из зала, где воцарилась мертвая тишина. Притащив меня в свою комнату, она некоторое время смотрела на меня, а я молча стояла, держась за щеку, пребывая в шоке от всего произошедшего, и в немалой степени от того, что меня ударили – впервые в жизни. Затем она заговорила. Она резко отчитала меня за неподобающее поведение, а потом со вздохом заметила, что мать умерла от воспаления легких, которое скрывала, считая обычной простудой. Что же до глупых сплетен, то воспитанные девочки не слушают всякий опасный вздор, и тем более не повторяют его прилюдно. После чего оставила меня одну, заперев дверь на ключ.