Автопортрет с отрезанным ухом

1. Ума Турман в очках

Всё дело было в песцах. Было бы нехорошо представлять, будто все полярные лисицы умерли. Лучше вообще не воображать чью-то смерть, тем более массовую, всем известно, что это заканчивается плохо. Поэтому предположим, что песцов не существовало никогда. Древняя лиса, их прародительница, решила не заходить так далеко на север.  Холодно, подумала она, зачем лапы морозить? Песцы бы не появились, во льдах бы жили только белые медведи, пингвины и зайцы-русаки, а эта история никогда бы не случилась. Но так уж вышло, что лисицам не сидится на месте, они бродят по свету и становятся полярными, а потом к ним приезжают учёные, которым тоже не сидится на месте. Марат всегда был с придурью, но я никогда не думал, что он может оказаться в числе этих учёных.

Честно признаться, я вообще никогда не думал об учёных, изучающих песцов.

Марат был моим лучшим другом. То есть, сначала у меня было два лучших друга, затем один, а потом и вовсе не осталось ни одного. Я, Никита Алифанов и Марат Шимаев были вместе всю школу, с самого первого класса.

Первым меня предал Никита. В то время как мы с Маратом стояли в очередях в московские институты, тряслись над результатами ЕГЭ и обсуждали абитуриентов, Никита укатил в Амстердам и поступил в университет. Конечно, я страшно на него обиделся. Я всегда считал, что дружба — это навсегда. Друзья идут вместе по жизни, делят друг с другом все впечатления, непременно приезжают с противоположного конца города, если одному из них грустно. Я слабо представлял, как Никита смог бы приехать ко мне из Амстердама, если бы я провалил экзамен или проиграл все деньги, сделав неудачную ставку на футбольного игрока. Конечно, если бы меня переехал автобус, и я умирал бы в больнице, он непременно взял бы билет до Москвы, но этого было недостаточно. Друзья должны приманиваться не только на большие трагедии, они обязаны быть рядом, если требуются даже в обычный плохой день. Как делить с Никитой свои впечатления, я тоже не понимал. Он видел за окном аккуратные северные домики, а я — длинные неказистые многоэтажки, загораживающие небо. Он ездил на учёбу на велосипеде, положив в корзинку свежую выпечку, а я толкался в метро, прижимая рюкзак карманом к себе, чтобы из него ничего не вытащили. Он читал книжки на русском, английском и нидерландском, а я только на одном из них. Как он теперь мог понять меня? А как я мог прочувствовать его европейские проблемы?

За три года обучения Никита несколько раз приезжал в Москву, мы гуляли втроём, а потом снова бесконечно переписывались. Однако я решительно вычеркнул его из категории лучших друзей, теперь он был моим другом детства, другом по переписке или «а у меня есть друг, который живёт в Амстердаме». Этим летом Никита даже не вернулся в Москву, потому что нашёл себе девушку, настоящую нидерландку. Он звал меня приехать к себе, но я сказал, что у меня нет на это денег. Из-за этого небольшого вранья мне пришлось отказаться ото всех летних поездок, но оно того стоило. Я был гордым и неприступным, как утес посреди моря.

Марат относился к этой ситуации проще, но он в принципе был таким человеком, вообще воспринимал всё легко. Будто бы у него нет проблем. Будто бы он —  распустившийся бутон лотоса посреди безоблачного неба.

Этим летом меня предал Марат. Это случилось накануне, поэтому моя обида была остра, как жало пчелы, которым я проткнул себя сам. Я допускал, что вина Марата не так уж и сильна, и я его прощу, но пока моё сердце наполняла ярость, и холодная логика никак не могла её потушить.

Марат учился на биолога. Мы поступили в совершенно разные институты, но виделись почти каждый день, и вовсе не потому, что жили в одном доме, а потому что были лучшими друзьями. Он много мне рассказывал про животных, они увлекали Марата так же сильно, как меня компьютерные игры в восьмом классе. Этой весной он узнал, что от его института на все три летних месяца отправляется экспедиционная группа на Камчатку, чтобы изучить жизнь песцов на полуострове. Марат обожал песцов даже больше  других животных. Он так загорелся идеей, что добился того, чтобы его записали в группу. Он был упорным, сдал все экзамены до начала лета, изучил инструкции по выживанию и купил камеру, чтобы снимать песцов. В последние дни перед отъездом я только и слышал, что о песцах, снежных лисичках, как он их называл.

Теперь я ненавидел песцов. Мне было жутко обидно, что мой лучший друг решил провести всё лето с неразумными существами, а не со мной. Иногда я сравнивал себя и песцов, пытаясь понять, чем они лучше. Это был удар по моей самооценке, но я нашёл несколько пунктов.

Песцы были милее меня.

Песцы могли съесть мёртвое животное, а меня выворачивало от одной этой мысли.

Песцы могли сгрызть кость целиком.

Песцы не ревновали Марата к менее разумным существам, чем они. Например, они не ревновали его к червям и даже к бабочкам.

Перед отъездом Марат сказал:

— Пускай у тебя тоже будет классное лето.

Он ободряюще улыбнулся. Его спокойная улыбка бесила меня до чертиков. Я хотел крикнуть ему, что он испортил мне всё лето со своими песцами, но вместо этого сказал:

— Сфотографируй мне там горностая.

Я сделал это, чтобы уязвить его чувство к песцам, мол, горностаи мне нравятся больше. Марат рассудительно кивнул, словно его это нисколечко не задело. Тогда я решил прибавить язвительности.

— Снежного барана тоже, если встретишь.

Я ждал его реакции. Смотри-ка, Марат, баран интереснее песца, что скажешь на это? Его лицо не изменилось и казалось спокойным, как и всегда. Я испугался, вдруг он думает о чём-то другом, например, о песцах, и не разглядел моей насмешки. Поэтому решил сказать почти прямо:

— По мне, горностаи и снежные бараны куда занятнее песцов.

Марат по-прежнему оставался спокойным. Его тёмные глаза заволокли далёкие мысли, я видел, что он уже представляет себя на Камчатке, настоящим исследователем. Так мы и разошлись.