Банка нежности

Банка нежности

Банка нежности

Весь вечер Анна смотрит из окна, как на её любимый город опускаются сизые сумерки. Снег лежит совершенно ненастоящий, театральный, ни дать ни взять – огромные ватные комья, небрежно выкрашенные синькой. Наверняка, Богу в этот вечер попалась на глаза новогодняя открытка, обсыпанная миллиардами искристых блёсток. С таким же синим бутафорским снегом и круглыми приветливо-золотистыми фонарями. И Бог, словно декорацию, поставил её вместо настоящего города.
Дома только Анна и Кошка. Анна, не торопясь, заваривает мятный чай, Кошка смотрит на Анну своими немигающими мятными глазами, изредка тихо мурлычет и всё запоминает.
Ополоснуть фарфоровый чайник кипятком, вытереть насухо. В трёх ложках сушёная мята, и ещё в одной – чабрец. Снова кипяток на две трети, а потом ждать. Скоро-наскоро нашёптывать что-то, как мелкие блестящие бусины нанизывать слова на ускользающие к потолку мятные завитушки.
Не спится Анне, уже которую ночь не спится. Она отворачивает вздёрнутый, с мелкими янтарными крапинками нос к стенке и считает сперва до ста, затем до тысячи, и только к рассвету, вконец сбившись со счёта, тревожно засыпает и видит пугающие, разорванные в клочья сны.
Не спится Анне, и она, как крышечкой накрывает старый заварочный чайник сетью туго переплетённых слов. Ещё пара минут, и Анна, встав на носочки, стягивает с верхней полки Бездонную Чашку, небесно-голубую, в мелкий цветочек.  Чаю в неё помещается ровно столько, сколько Анниной душе угодно. Угодно – два глотка, угодно – целый чайник. Чашка наполняется до самых краёв. Готово сонное зелье.
Анна пьёт мелкими глотками, прикрыв глаза, полные тёплой морской воды и опушённые медовыми ресницами. Кошка сидит у Анны на коленях и тянет, тянет влажным розовым носом тонкий мятный дымок.
Уже ночь, а чай в Анниной чашке и не думает остывать. Кошка давно уснула, прикрыв нос беспокойным белым хвостом. Анна вздыхает – тихонько, чтобы не разбудить Кошку.
«Сколько нерастраченной нежности, – думается ей, – пропадает попусту такими вот ночами. Сколько ласки… И никого рядом. Кошка – и та спит»
Анна вглядывается в зашторенное темнотой окно, светлым взглядом своим пронзает мягкую, податливую ткань ночи и ясно видит, как за тридевятью земель кто-то сладко спит на боку, разметав по подушке русые кудри, и во сне улыбается ей одним уголком губ.
Где-то слева, за пятым Анниным ребром, одна за одной набегают большие солёные волны. Анна чувствует, что хрупкая плотина ещё чуть-чуть – и прорвется. Что уж там – левый желудочек, правый желудочек, плёночка перикарда и пара тонких рёбрышек. Анна выстраивает в ряд добрую дюжину тихо звенящих баночек-скляночек-пузырьков и, ухватив пузатый, полный прохладной воды кувшин, открывает шлюзы. Льётся, льётся вода из кувшина, а вместе с ней тонкой золотистой струйкой – то самое, затаённое, невысказанное, нерастраченное. Из-за пятого Анниного ребра, из Анниных влажных уставших глаз – по горячим, дрожащим артериям – прямо к кончикам маленьких фарфоровых пальцев.
Каждую полную до краёв склянку, до того теперь потяжелевшую, что её едва можно оторвать от стола, Анна плотно накрывает крышкой и резинкой крепит бережно надписанные клетчатые листочки. Отбросив назад растрёпанную медовую косу, Анна открывает дребезжащий холодильник и одну за одной, выстраивает в ряд всю дюжину, неприметно мерцающую в темноте.
«Про запас, - говорит Анна вслух. - Можно чай заварить, можно кофе, можно компот»,– думает она устало, зевает и тонет острым личиком в соблазнительно-прохладной хлопковой подушке.
Скоро рассвет. Анна спит сладко, разметав по подушке тяжёлые золотые косы, улыбаясь кому-то во сне одним уголком губ. И теперь только ускользающая Ночь, да Кошка, которая, хоть по слогам, но всё-таки умеет читать, знают, что на каждой томящейся в холодильнике баночке быстрой Анниной рукой написано одно слово – «Нежность».