Белое пламя

Белое пламя

Неслитно, непреложно, неразделимо, неразлучимо.

…И больше я тебя не увижу, моя кротость, моя Радость.

Да, - так должно быть. Я поняла это с первой встречи. Таких чистых, как ты, земля носить не может. В мае – я навсегда помню этот день – за твоей спиной я увидела большие распахнутые белые крылья. Такие, как бывают у лебедей или… (нет, лучше не продолжать.)

Имени твоего я ещё не знала. И назвала тебя в сердце своём всеми именами, которые были так же светлы, как ты. Иосиф Прекрасный... аксаковский Лотарий... Мадиэль… Алёша (Карамазов). Но это неважно. Любовь не имеет здесь имени, ибо она едина; нет нужды именовать то, что и так отличается от всего остального…

C’est la vie. – C’est la mort. – C‘est l’amour. [i]

«Первая любовь есть единственная, - говорит великий Гёте, - потому что вместе со второй и через вторую высший смысл любви уже теряется. Понятие вечности и бесконечности, которое возвышает и возносит любовь, уже разрушено: любовь оказывается преходящей…»

Каждая земная встреча предупреждалась встречей-сновидением. Взглянув на тебя, я замираю, не могу сделать ни шагу. Дыхание останавливается, и безмолвные слёзы выступают от потрясения и священного ужаса: разве можно смотреть на тебя - простой смертной?!. О, снова туда, где мне было шестнадцать лет; где я пела, едва успев раскрыть глаза, с рассветом, как птица; где мир был озарён твоей улыбкой; где был ты!.. Мне кажется, только для этого я и жила.

(…И три года тихих слёз в подушку, молений, чтобы Господь не дал нас ни другим, ни друг другу, - я хотела любить тебя больше. Вот, - исполнилось. Выплакала? Вымолила? – Получай! – Некого винить…)

А между тем – я не смогла бы описать, какого цвета были эти глаза и волосы, высок ли ты был, строен ли, – это пролетало мимо.

Да как же я узнавала-то тебя, когда ты подходил?!

А была великая любовь, превосходящая земную, - та единственная, что является лишь один раз и на всю вечность. – Толчком сердца… Я жила в очарованной вселенной, но ты в ней был реально воплощённым чудом. – Я не очень доверяю фантастике, а то, что было с нами, можно выразить лишь с помощью фантастической терминологии: это было пересечение двух параллельных миров, и ты приходил в повседневный мир - из иного, высшего… Мало истинных слов на свете, но я пытаюсь найти подобие сравнения.

«Из мест, где скрыта ты, о жизни свет единый,
Души моей Шехина,
Приди, приди, как сон необычайный…» [ii]

А той весной… Я плакала, а ты утешал меня. Теперь выплывает образ: огромные, внимательные очи – из чистого сапфира и, как самое небо, ясные, [iii] – а ещё родинка на щеке… и усики вились. И ветер ласково перебирал твои волосы…
«И кудри чёрные до плеч?» [iv] - Каштановые, если быть точной. Но и это не всё.

А ещё была музыка. Я знала, что ты должен петь. Я ещё не слышала ни разу, но услышала через год и поняла, что душа нас не обманывает. Первое и лишь первое вдохновение есть откровение. Так поют небожители, вознося слушающих ввысь в столпе света… После встреч с тобою меня спрашивали: «Ты сегодня – причастница? Или у тебя день Ангела, - почему такой лик просветлённый?..»

(Неужели я всерьёз думаю, что ты существуешь, сладкопевец? Не приснилось ли это мне?

И всё-таки – это было…)

… А как дети, выбежавшие из голубой воскресной школы, окружили тебя! И выкликали твоё имя на все лады звеневшими, как колокольчики, голосами, и тянули тебя за рукава… И облака голубей над крышей… И скамейки во дворе были голубыми, и всё было залито тёплым светом…

И детская простота – от природы – во всём. Послушайте, как льётся ручей, посмотрите, как цветут цветы, прикоснитесь к шёрстке ягнёнка, если доведётся побывать в сельской местности… И ты был такой же – ни искусственности, ни лукавства, - а весь открытый навстречу. И я искала тебя.

«Из мест, где скрыта ты, о рая отблеск дивный,
Мечты моей святыня,
Приди, приди, как сон необычайный…»

Я не посмела тебя сфотографировать. Тёмные волосы в ветре, а за спиной – меловая гора. Пусть лучше в сердце останется твой тонкий образ. Я помню каждый жест, каждое слово твоё… Эти воспоминания не оставят меня никогда. Смотри, сделай их по тому образу, какой показан тебе на горé.[v] – На гóре была мне показана моя Радость!

(«Куда мне слать укоры,
Куда же ты ушёл без сожаленья?
Укрыли тебя горы,
Как вольного оленя,
Зову – и не слышны мои моленья…[vi]»)

…Из темноты залаяли собаки, меня словно подбросило, - а ты затеплил улыбку, подошёл к вырисовывавшимся во тьме безликим силуэтам их хозяев и спросил: «Зверьки-то ваши смирные, не кусаются?» Те ничего не ответили, но после твоих слов зверьки не могли не быть смирными и кусаться!

А помнишь – поле, - как мы шли по узкой тропинке во мраке, плечом к плечу, и я, испуганная, отодвигалась, отдёргивала руку… и цикады тихо играли нам, и небо было - чёрное, а я – в белом?.. Там ты открывался мне…

(Допрыгалась? Дождалась желаемого?

Нет, - не имею права!

На свидание позвал, - откажись же теперь сама от него, когда он весь в твоих руках!

Оруженосец! ординарец! келейница! – только попробуй пасть теперь перед ним на колени, с рыданиями, в этих полях! – где же вериги твои, о брат мой Ионафан?! – о-о-о, презренный дезертир, не ори, не вой, душа, хотя бы при нём-то не изливай всё своё слёзное море, - мальчику и так тяжело…)

А свечи каштанов над нами – ослепительной, пламенной белизны, - помнишь?!

«…Радость моя, и отчего же так всегда, - всякий раз, когда я тебя встречаю, у меня так светло на душе?» - Вопрос исключительно риторический. – Оттого что ты – не человек, а светильник из золота чистого. Чистое золото изнутри и снаружи [vii] – твоя светлость [viii], княже.