Белый

Белый

– Все! Баста, ребятки. Привал.

Старый скинул с плеча рюкзак и поставил ружье на землю, прислонив стволом к старой сосне. До заката ещё оставалось время, и один из спутников Старого с претензией в голосе бросил:

– Устал? Так сиди, чё командуешь? Мы ещё отмахаем пару километров. Тоже мне, командир нашёлся. Будь моя во…

Кулак старого запихнул последние слова охотника обратно в глотку. Оторвавшись от земли, тот пролетел метра полтора и упал на землю.

– Ещё кого выключить? – поинтересовался Старый. – Нет? Чё стоим? Ты, – он указал пальцем на одного из мужиков,– живо за сушняком. Остальные – топчем снег на стоянке, готовим лёжку. Живо, живо, пока не стемнело…

Котелок над огнём вкусно булькал и распространял изумительный запах. Мужики неспешно вели беседу, попутно делая десятки мелочей. Кто-то чистил ружье, кто-то проверял снаряжение, кто-то точил нож. Тот, кого ударил Старый, сидел тут же, как ни в чем не бывало. Пытался шутить и заводить беседу. Его игнорировали. Пришлый. Баранья шишка. Приехал с района, как лучший охотник. За Белым приехал, по приказу районного начальства. Захотелось кому-то голову Белого на стену повесить, вот и прислали.

Мало того, Старого заставили вести охотников. Он было упёрся, но ему намекнули – либо Белого берёте, либо леса тебя лишаем и провожаем на пенсию. Старый согласие дал, но был уверен, что никто Белого не возьмёт, кроме него. А сам Старый не собирался его валить. Хотел показать волка районному посылу и всё.

– Да я вашего Белого навскидку завалю,– завёл свою песню пришлый. – Не таких волчар брал. А тут ещё и хромой. Х-ха! Видимо, такие вы охотники, коль хромоножку взять вам слабо.

– Тебя опять понесло? Может, снова полетать хошь? – Старый посмотрел на него и ухмыльнулся: – Чё заткнулся? Слабого неумелого охотника забоялся?

Он снял пояс и положил на колени, накрыл ладонью и начал смотреть в огонь. Через минут десять сказал:

– Если бы не я, то Белого и не было бы вовсе. Издох бы альбинос, да ещё и со сломанной ногой. Я его выходил. Я… Научил охоте, заставил жить, хоть все было против него. Поэтому и не взять тебе его. Он умнее тебя, мразь… угу. Белый умрёт, я знаю это. Но умрёт не от твоей…

Всякое шевеление возле костра прекратилось. Все смотрели на пришлого, а тот глупо улыбался и смотрел на Старого:

– Объяснитесь,– визгливым голосом потребовал он.

– Хорошо,– спокойно ответил Старый и начал неторопливо набивать трубку. Закурил и сказал: – Ты не охотник, ты нуль… угу. Белый идёт за нами с рассоха, а ты не видишь этого. Я дорожу Белым не меньше, чем дорожил Вольным. Но убить его смогу только я.

– Почему вы, а не я?

– Потому что Белый сегодня ночью убьёт человека… угу. Хотя, какой ты человек? Пыль, икра жабья.

– Вы забываетесь!

– Иди ты к черту,– все так же спокойно сказал Старый.– Кем бы ты ни был, а всё ж двуногий. А волк, убивший человека, жить в моём лесу не будет. Я спать. До утра, ребятки. А ты,–он посмотрел на пришлого,–молитву бы прочёл какую… Прощай пустыш… угу.

Старый отступил от костра и лёг на подушку из лапника.

–Разбудите меня на рассвете, когда это недоразумение пропадёт, угу.

Он закрыл глаза и провалился в сон.

Чуть в стороне из густого леса за поляной наблюдал огромный белый волк. Он чуял Старого. Он помнил этот запах. Это запах его жизни. Волк ждал…

До людей, сидевших полукругом возле костра, было недалеко, шагов тридцать. Белый лежал за поваленной сосной, положив морду на передние лапы. Иногда, когда он поднимал голову, чтобы посмотреть на людей, глаза его обретали устрашающий вид. Они становились красными. Волк вздохнул… Годы. Сколько их уже минуло? Пять, шесть? Кто их считает? Зиму бы пережить, одну единственную, ту, которая теперь, сейчас щиплет за бока морозом, сводит желудок голодом… И так каждую зиму.

Годы. Белый помнил все. Как только открылись его глаза, он был напуган и поражён взглядом своей матери. Полный презрения и негодования, этот взгляд пронзал его до позвоночника и заставлял подкашиваться и без того ещё неокрепшие лапы. Белый не понимал, почему, за что его презирают? Позже, будучи уже взрослым, сильным зверем, он понял –он не такой, не такой, как его братья и сестры. Не серый. Заметный. Как маяк для охотника. Как крик: – Эй, мы тут! Стреляйте! Видите меня? А вот моя семья!

Его кусали, оттирали от еды. Его даже спихнули в овраг с крутыми склонами… Они играли. Отец был «добычей», которую они, волчата, должны были загнать и взять. Самый крупный из их помета как бы невзначай пихнул его, и Белый, не удержавшись, покатился вниз. Тогда он сломал левую заднюю лапу. Он понял –это смерть. Никто не будет с ним нянчиться. Никто…

Подошёл отец, и глаза его говорили:«Добить…» Но он просто отвернулся и ушёл. Давал шанс? Что ж, Белый «выгрыз» до донышка этот шанс. Он стал легендой этого леса. Смог стать. Но как долог был этот путь… Ох, как долог. Не по годам, нет. По ощущениям. Разве можно боль и отчаяние измерить годами или днями? Не-е-е-ет. Нельзя…

Белый лежал на дне оврага среди нанесённого весенними водами лесного мусора. Лежал и ждал неминуемой смерти. Лапа, его сломанная лапа не давала ему покоя, не позволяла спокойно уснуть и забыться. Ноющая, тянущая, тупая боль. Сколько прошло времени до того момента, когда произошло чудо? Никто не ответит, даже тот, у костра, который пахнет его, Белого, жизнью.

Белый помнит… Он увидел перед глазами сапоги и почуял резкий незнакомый запах. Запах пороха, железа и человека. Запах смерти для большинства обитателей тайги. Но не для Белого. Этот запах стал запахом его жизни. Сильные руки бережно подняли его с земли. Волчонок зажмурился и долго боялся открыть глаза. Он слышал, как человек что-то говорит спокойным ровным голосом. Решившись открыть глаза, он увидел бородатое улыбающееся лицо и глаза, которые, он чувствовал это, при желании могли быть страшнее глаз его матери. На него смотрела тайга, даже больше, чем тайга. На него смотрела вселенная. Жуткая, пугающая своей мощью, но в тоже время такая спокойная, что ему, Белому, грешно было его бояться. Он и не боялся. Человек положил его в сумку и понёс куда-то. Шли долго… Человек кормил его с руки, вправил перелом, и опухшая лапа стала болеть меньше…