Белый Бим — Рваное Ухо

Белый Бим — Рваное Ухо

От автора:

Дорогие читатели!

Еще в детстве трагичная судьба Бима разбила мне сердце, эта рана по сей день не зажила. Несмотря на это я считаю, что история Бима должна быть именно такой, какой ее видел автор. Гавриил Троепольский прав — именно смерть Бима помогает нам потом отличить черное от белого, плохое от хорошего. Читая о жестокости и равнодушии людей, мы учимся доброте и сопереживанию и стремимся никогда, никогда не стать теми, кто привел Бима к смерти... Но все же я решилась переписать этот болезненный, душераздирающий финал, потому что мне хочется привнести в наш и без того мрачный мир хоть немного света. Может быть, после прочтения вам тоже станет чуточку легче, как стало мне.

*********

Предзимнее утро выдалось влажным и туманным. Солнечные лучи казались из-за дымки размытыми и неяркими, будто размазанными средь клубящихся и плывущих над землей пластов капелек. В воздухе тянуло сыростью и грибницей, а еще псиным духом, заполнившим весь двор, въевшимся в деревянный забор, одежду разнорабочих и истоптанную башмаками автомобильную колею.

Бим не видел, как его привезли: он был без сознания. Очнулся он через два-три часа — вокруг темно, только тоненький лучик солнца проникал сквозь щель между дверьми. Оттуда же тянуло и холодом. Лохматка — беспородная собачонка, с которой он совсем недавно искал еду на помойке — бродила по железной тюрьме фургона, жалобно поскуливая и то и дело тыкая мордой прочную дверь, нижний стык, ходивший от толчков ходуном, но всякий раз схлопывающийся обратно. Лохматка делала разочарованный круг почёта, обнюхивала другие углы и вновь возвращалась к щели, впускающий дух недосягаемой свободы.

Бим попытался встать — пол был ледяным, и он до костей продрог. Но лапы не подчинялись — затекли от долгого лежания и онемели от промёрзшего насквозь металла. Грудину сдавила резкая боль — не продохнуть. Лохматка тут же оказалась рядом, облизывая морду друга и тыкаясь в дрожащее его плечо, мол вставай, вставай. Поскуливала и виляла хвостом, выражая расположение. Бим лишь вздохнул, обессилено опуская голову на лапы и беспрерывно глядя на светлую щель — здоровья дойти до неё не осталось. Лохматка, потеряв надежду вдохновить соратника, вскоре отстала, опять закружив маятником: обнюхивала левый угол фургона — ничего; обнюхивала правый — пусто; возвращалась к запертым дверям, бестолково толкала и начинала круг заново.

Сколько времени прошло, Бим не знал. Его вывел из оцепенения выстрел, раздавшийся неподалёку. Сработал инстинкт: это же охота! В усталых мыслях возник образ Ивана Иваныча, крадущегося среди стволов деревьев: «Ищи»! И Бим, опустив низко к земле голову, искал самозабвенно, а когда чуял след птицы, послушно замирал. «Вперёд», — тихо командовал хозяин, и вальдшнеп взмывал в небо, вспугнутый умным охотничьим псом. Один лишь звук выстрела оживил Бима, тело привычно вытянулось в стойку, словно и не было часов болезненного изнеможения — лапы дрожат от слабости, но морда нацелилась на выход, и Бим ждал, доверчиво ждал, когда же за ним придут, чтобы отвести в лес. Не пришли. Только Лохматка, обрадованная внезапным пробуждением товарища по несчастью, снова суетилась рядом, виляя хвостом.

Бим попробовал шагнуть — лапы неуверенно держали. Так он и доплёлся до двери, по чуть-чуть, шажочек за шажочком. А, добравшись, приткнул нос к щели и засопел, вдыхая запах воли, которую у него отобрали. Лохматка тут же рванула к стыку металлических дверей, и Бим увидел: щель внизу гораздо шире, словно металл непрочно там прилегал. Лохматка ужом завертелась, просовывая в отверстие морду и передние лапы — да и застряла, ни туда, ни сюда. Она была крохотная совсем — раза в три меньше Бима, помесь болонки и чёрти ещё кого, короткие лапки и свалявшаяся кудрявая шерсть. Но желания выжить было в ней гораздо больше, чем осталось сейчас у Бима — она отчаянно рвалась вперед. Скулила, но даже не пыталась выбраться из западни — напротив, упиралась задними лапками, толкаясь в щель. Бим понял, что она делает — хочет сбежать. Возможно, и не в первый даже раз. А так как Бим был умной собакой, то тотчас сообразил — надо надавить на дверь плечом.

Минута за минутой Бим и Лохматка боролись с бездушным железом. И в какой-то момент Лохматки не стало — р-раз, и она исчезла из фургона, просочившись в щель. Шмякнулась к колёсам и тут же дала дёру — Бим завистливо наблюдал за её побегом сквозь узкое отверстие, прижав глаз. Он остался один. И был втрое крупнее — куда ему повторить подвиг дворняжки.

Но все же воля к свободе уже проснулась. Тщательно обнюхав отверстие, чуть расширившееся после двойных усилий расшатать дверь, Бим просунул туда лапу, по привычке пытаясь копать: однажды он уже проделывал этот фокус. Но то был двор и забор, земля мягкая и рыхлая, а здесь железо. И тогда Бим был сыт и полон сил, а сейчас уже не помнил, сколько дней не ел и даже не пил. Очень быстро мягкие подушечки лап стёрлись в кровь об ржавый и острый край, но отверстие продолжало оставаться неумолимо узким.

Тогда Бим просунул в щель нос, до тех пор, пока морда не застряла где-то на уровне глаз, а железные выщерблены не впились сквозь шерсть в кожу. Замерев и вздохнув — тяжело-тяжело, как умеют только собаки, несчастные и смертельно уставшие — он толкнулся дальше, зажмурив глаза. Было больно, но Бим молчал — знал, что скулёж привлечёт мучителей, и его снова закроют, на этот раз навсегда, в каком-нибудь другом месте, более надёжном. Поэтому он терпел, не издавая никаких звуков, упирался дрожащими задними лапами в скользкий железный пол и миллиметр за миллиметром двигался к освобождению. Остановился лишь на секунду — когда щель застряла на уровне бровей и позволила открыть глаза с натянувшимися от усилий веками. Теплые капельки, текущие по морде, мешали разглядеть сарай, в котором ржавел фургон, но Бим хорошо знал запах крови. Последний рывок, и металлические двери сдавили шею — но все же не так больно, как голову. Сильнее всего жгло ухо — по нему аккурат пришелся зазубренный край.