Бес

Бес

– Не собираетесь же вы накрывать стол прямо здесь? – Константин неуверенно оглянулся.

– Именно здесь, – тучный, громадный Басов тащил стол откуда-то из тёмной глубины ниши, из-за пустых подрамников. – В честь открытия выставки! В честь успеха!

– Здесь! Здесь! – танцевала по пустому заводскому залу, пахнущему кирпичной крошкой и маслом, Лидия. Остановилась, кокетливо сдвинув берет на изогнутую, точно в удивлении, бровь. – Да начнется пир! Вино и устрицы! И белый виноград!

– Ведь ты не останешься, – следом за столом в центр помещения Басов, кряхтя, тянул кресло. – Исчезнешь ведь.

Константин с надеждой взглянул на женщину. Та замерла. На фоне развешанных по голым стенам полотен, написанных собственной рукой, она и сама казалась картиной. Красивая, дерзкая, настолько живая, что заполняла своим смехом, голосом, движением все вокруг. Какая-то вымышленная в чёрном драповом пальто и ярко-красном шарфе. С ненастоящими, слишком тёмными и неподвижными глазами, на долю секунды потухшими непроглядным, бездонным мраком.

– Мне пора.

– Когда возвращаешься? – Басов вальяжно раскинулся в кресле и, наконец, взглянул в её лицо. Тут же сник. И как будто немедленно похудел. Кивнул, пробормотав, – ну да, ну да.

Лидия снова развеселилась, расхохоталась, растанцевалась. Но Константин, поражённый внезапной переменой, даже не пожелал ей счастливого пути. Попрощаться и то забыл. Глядел вслед. Видел, как распахнулась высокая тяжёлая дверь мастерской, впуская в зал ночь, холод и снег, и как мелькнула в проёме и тут же растворилась в снегопаде Лидия.

Они остались вдвоём. Басов, сопя, боролся с пробкой винной бутылки.

– Ума не приложу, как она так пишет, – точно прочитав мысли юноши, загудел Басов. Пробка, наконец, поддалась, вино заиграло в бокалах, благоухая молодым виноградом и абрикосами. – Это все живёт у неё в голове? Она же не видела никогда… ну вон хоть туда гляди. На женщину с оленьими рогами в сердце. Всмотрись в неё. Жуть сплошная, – ухмыльнулся. – Но не пройдёшь мимо. Остановишься и будешь то восторгаться, то плеваться. Но – не пройдёшь.

– Мне кажется, это называется талантом, – заметил Константин. На картины не смотрел: в глазах каждого портрета ему неминуемо мерещился теперь тёмный, сгоревший, на мгновение пойманный взгляд художницы. Юноше было неловко, казалось, что он стал подглядывающим.

– Да, быть может, – легкомысленно согласился Басов и, не нуждаясь в ответной реплике, продолжил. – Она так устроена. Любит быть в центре внимания и событий. Вообще любит быть. А ты, молодой человек, – мужчина неожиданно лукаво усмехнулся, – я смотрю, проникся симпатией не только к её живописи. А? А? Признавайся! Я всё-ё-ё вижу! – пригубив вина, заговорщицки подмигнул. А потом неожиданно нахмурился, точно поражённый новой, пришедшей в голову мыслью. – Только ты это, Костя, оставь. Картинку её себе купи, в доме станет веселее. Мне, как принёс картину домой, показалось, что я больше не один. Точно подселил к себе кого. Так вот и ты. Купи. Хоть ту рогатую. Но больше не надейся ни на что, слышишь? Выбрось, выбрось из головы.

– Что ж, картины живее, чем она сама? – прямо взглянул на собеседника Константин. Сам себе удивился – откуда только храбрость взялась. А Басов чуть не захлебнулся в бокале, взглянул на юношу и дурачиться немедленно перестал.

– Да. Можно сказать и так. Ты живой, картины её живые, я – живее всех живых, – похлопал себя по обтянутому жилетом толстому животу. – А Лидии нет, Костя. Давненько. Лет двенадцать прошло уже или даже больше… Бес живой, паскуда. А её нет.

– Что? Какой бес? – Константин не любил сказок, ни интересных, ни страшных, ни скучных. И метафор тоже не любил. Он приходил в мастерскую и на выставки только для того, чтобы полюбоваться грацией и неуёмной жаждой чудес, которые исходили от Лидии. Завороженно наблюдал, как блестят её глаза, как быстро и уверенно работают руки. Какая она красивая и удивительно молодая для своих лет. С ней рядом хотелось всего: дышать, бежать, творить, любить, гореть, страдать. Жить. Жить хотелось больше всего. И собеседник сейчас разозлил и озадачил Константина.

– Ты же видел её взгляд, правда? – улыбнулся печально и знающе Басов. – Это потому, что я не то спросил. То, что нельзя спрашивать, спросил. Вот и разозлился он на меня.

– Кто?

– Бес. Ох, Костя, – Басов медленно поворачивал бокал, глядясь в вино. – Я расскажу тебе, ты только не смейся. И верь. Лидия же моя ровесница, а выглядит как? Загляденье. Потому что она отдает долги, ей ещё много осталось. Как же сказать тебе, чтобы ты понял…

– Как есть скажи! – Костя рассердился. – Или не выдумал ещё?

Басов взглянул на него и неожиданно рассмеялся, заразительно и весело. Колыхался всем телом; скрипело по бетонному полу ножками старое кресло. Костя не сдержал улыбки, глядя на старшего товарища. А тот, отсмеявшись, вытерев выступившие слёзы, покачал головой. Без спешки снова разлил вино и проговорил:

– Ребёнок ты ещё, Костя. Не злись, не злись. Послушай сначала. Я сам всё видел, как было, так и расскажу. Ты слушай.

Он был не только в своём маленьком городке, но и в столицах человек известный. Знали его и творческие, и простые люди, почитателей было много. Хватили его, а он на похвалу падок был. Любил это дело страшно. И себя любил.

– Он – это кто?

– Музыкант. Я тебе его фамилию не скажу, она до сих пор на слуху. Поклонниц у него было множество, женщины так и млели. Дружить хотели, любить мечтали. А он их не любил, да и вообще людей плохо терпел. Так вот в его глазах Бес и жил. Никто бы не догадался, конечно, такой Музыкант был обаятельный, светлый, предупредительный и внимательный. Одно было странно – вроде и душа нараспашку, а сам закрытый, точно несгораемый сейф. Вроде и всё о нём знаешь, а на самом деле – ничего. В дом свой он никогда никого не звал, даже любовниц, даже друзей. И откуда Лидия взялась, никто из нас тогда так и не понял. Только появилась однажды на его концерте в чёрном платьице и с белоснежными цветами в руках.