Бессмертник

1.

В туманную пятницу дождливого октября этот мужчина не произвел на меня особого впечатления. Высокий, но сильно сутулящийся, словно стесняясь своего роста, с невыразительным лицом, полускрытым падающими на него прядями черных волос – Алекс, новый приятель моей подруги Джессики, разительно отличался от парней, с которыми она обычно встречалась: атлетически сложенных, желательно – голубоглазых блондинов. Глаза у Алекса, правда, были голубыми, но какого-то тусклого, невыразительного оттенка, словно затуманенные.

Пока мы с подругой болтали, мало обращая на него внимание, он сидел неподвижно, лишь изредка пробегая рукой по плечу и волосам Джессики – словно очерчивал границы своей собственности. Меня почему-то нервировал этот жест, а Джесс только улыбалась каждый раз, еще больше усиливая чувство несоответствия между ними. Подружка детства вечно умудрялась находить раздражавших меня кавалеров. Однако Алекс раздражал как-то по-особому. Каждый раз, когда его пальцы скользили по шелку бежевой блузки, вдоль моего позвоночника стекал неприятный холодок: при этом он смотрел мне в глаза, смотрел и улыбался краешками губ. Мне хотелось вскочить, сжать кулак посильнее и загнать эту ухмылочку в его вытянутое лицо, крикнув что-нибудь вроде "Беги, Джесс, я задержу его!".

Вот так-то.

Но ноги странно млели, щебет Джессики доносился как сквозь туман, а виски словно сдавило клещами. "Опять мигрень", - морщась, думала я, злая на мерзкую погоду, сырой октябрь, свое отвратительное, слабое тело – и больше всего на этих двоих, вполне здоровых и счастливых. Кажется, я тогда наскоро пробормотала извинения и заторопилась прочь из кафешки, спеша подставить лицо мороси и холодному ветру.

Через неделю я снова увидела Джессику и поразилась произошедшей в ней перемене. Жизнерадостная блондинка превратилась в тень – под глазами залегли круги, лицо приобрело нездоровый сероватый оттенок. "Он уехал", - одними губами произнесла она, когда я засыпала подругу вопросами. Полузабытое раздражение вновь поднялось во мне. "Увидеть бы этого Алекса и высказать все, что я думаю об их с Джессикой отношениях", - думала я, трясясь в автобусе по проселочной дороге.

Выставка в другом городе всегда небольшое приключение, так что довольно скоро я отвлеклась от мрачных мыслей. Несколько моих фото участвовали в конкурсе, и я, сказать по правде, рассчитывала, что они займут не последнее место. Вероятно, я все же еще переживала из-за Джессики, потому что не успела я переступить порог галереи, как мне показалось, что в толпе мелькнуло бледное лицо Алекса.

В порыве праведного гнева я даже двинулась было туда, где, как показалось, я увидела его, но быстро бросила это бесполезное занятие – в холле было много народу, чего не скажешь о зале с выставленными фотографиями. Несколько человек прогуливались от стены к стене, то появляясь, то исчезая за массивными квадратными колоннами, показавшимися устроителю выставки слишком концептуальными, чтобы обременять их лишними фото в простых черных рамках.

Возле одной из фотографий я задержалась. Это была моя работа: опрокинутый город, исчезающий в легкой ряби, и одинокий желтый лист, ненарочный центр композиции - он упал в воду в тот самый момент, когда я сделала фото.

Мимолетное движение, полет – фотография вызывала у меня ощущение светлой грусти. Я была одним целым с этим городом, тающим, искажающимся в волнах неумолимого времени, а вспыхнувший листок – счастливым мгновением, которое мне, как Фаусту, захотелось остановить во времени.

Внезапно чей-то голос, показавшийся смутно знакомым, произнес нараспев:

- Не осень, но преддверие ее дает понять, что ты почти на воле. И если боль совьет гнездо свое под ребрами, ты не заметишь боли.

За моей спиной, прислонясь плечом к колонне, стоял Алекс.

Я ошеломленно молчала, потому что процитированные им строки настолько отражали мое внутреннее ощущение этого пейзажа, что я сперва не нашлась, что сказать, даже не поздоровалась – да он, казалось, и не ждал приветствия. Отвернувшись от меня, смотрел куда-то в сторону, на один из портретов. Там был…

Я невольно подалась вперед. Неужели? Мой взгляд перебегал с тусклого лица Алекса, словно маска, лишенного всякого выражения, с бесцветных глаз на портрет и обратно. Сходство было абсолютным – но фотограф будто поймал мгновение и запечатлел ангела, глядящего на Бога – полуоткрытые губы, взгляд, обращенный к небу, тонкие руки молитвенно сложены, черные кудри обрамляют бледный овал лица. Глядя на этот портрет, хотелось плакать от того, что такой красоты просто не бывает.

Мелькнула мысль, что это все – фотошоп, но на выставку не допускались отредактированные работы.

Кажется, у меня перехватило дыхание, потому что, когда воздух, наконец, ворвался в легкие, они отозвались режущей болью. Когда я вновь взглянула на колонну, Алекса уже не было. Против собственной воли я протянула руку и коснулась того места, где камень, возможно, хранил тепло его плеча, чтобы удостовериться – мне не почудилось.

Мое фото заняло второе место, но разве это было важно? Тогда мои мысли занимал лишь этот портрет, разумеется, победивший в конкурсе. Я засыпала автора вопросами, как он добился такого эффекта от этого блеклого, сухого лица? Но тот лишь улыбался и пожимал плечами. Этот мужчина, он даже не знал его имени, зашел в студию сделать фото на документы. Разглядев в нем что-то необычное, фотограф попросил разрешения сделать художественный портрет.

Кажется, глаза мои ослепли.