Без шансов

Плохие известия

Питер, как всегда, был беспощаден. Холодный, серый, пропитанный влагой настолько, что казалось — он проникал в самую кожу, пропитывал кости, оседал в груди тяжелым осадком. Этот город не прощал слабость, но щедро награждал тех, кто умел терпеть его капризы.

Дождь барабанил по крышам, стекая мутными ручьями по водостокам. Свет фонарей отражался в лужах, создавая иллюзию другого города, перевернутого, живущего своей тайной жизнью где-то там, под ногами прохожих.

Водители нервно ругались, сигналя в плотном потоке на Невском, укутанные в капли воды и свет фар. Кто-то спешил в последний вагон метро, кто-то затерялся в бесконечных дворах-колодцах, скрытых за арками старых домов. Уличные музыканты прятались от дождя под козырьками, а из маленьких кофейных окон веяло ароматом свежемолотых зерен, смешанным с туманной влагой улиц. Где-то на углу Думской пьяные туристы спорили о том, где лучшие рейвы, в окне на Литейном кто-то зажигал ночник, готовясь к чтению перед сном.

А в городской больнице №63 жизнь не зависела от времени суток. Здесь всегда было одно и то же: поступления, операции, вызовы, усталость, бесконечные часы на ногах. Гул шагов, редкие обрывки разговоров, свист дыхания в кислородных масках, стерильный свет операционных. И всегда — приглушенный запах антисептиков, смешанный с тонким ароматом кофе, остывшего в бумажных стаканчиках.

Здесь никто не спрашивал: "Как дела?" Здесь интересовались только одним: "Пациент стабилен?"

Здесь время не шло — оно работало.

Настя давно привыкла к этому ритму. Она знала его с точностью механизма: 16 часов на ногах, полтора литра воды за смену, один укол обезболивающего в руку для пациента, семь наложенных швов, три секунды на то, чтобы позволить себе вздохнуть перед следующей операцией.

Здесь не было места эмоциям.

Настя любила свою работу. Но иногда у нее появлялось странное чувство — словно она живет не своей жизнью, а просто выполняет четкий алгоритм действий. Вставать в шесть утра. Приходить в операционную. Резать, зашивать, спасать. И так до бесконечности.

Но сегодня было что-то другое.

Где-то глубоко, в самом основании груди, поселилось глухое, неоформленное беспокойство.

Она еще не знала, что именно, но подсознание уже чувствовало — что-то идет не так.

***

— Скальпель.

Настин голос прозвучал ровно, уверенно, как всегда. В её интонациях не было ни напряжения, ни эмоций — только сосредоточенность.

Где-то в другом мире шёл дождь, проносились автомобили, кто-то пил крепкое в баре, но здесь, в операционной, царил полный порядок. Выверенные движения, точные действия. В хирургии не было хаоса и не было случайностей. Если бы жизнь подчинялась таким же чётким правилам, всё было бы намного проще.

Настя скользнула взглядом по разрезу, оценивая состояние пациента. Кожа, тонкие сосуды, внутренние органы — всё перед ней раскрывалось, как схема, понятная только специалистам. Она знала каждую деталь человеческого тела лучше, чем самих людей, и это успокаивало.

Она работала быстро, ловко, но без суеты, будто движения задавались не её руками, а самой сутью, вложенной в неё годами учёбы, ночными сменами, бесконечными часами у операционного стола.

— Зажим.

Ассистент протянул инструмент, Настя перехватила его уверенным движением. Мягкий пинцет коснулся ткани, и кровь остановилась.

— Электрокоагулятор.

Резкий запах палёной ткани — привычный, немного едкий, но уже давно не вызывал у неё никакой реакции.

— Нить.

Она зашивала разрез ровными, уверенными стежками. Всё шло по привычному сценарию.

— Операция прошла успешно.

Сухая констатация факта. Но за этими словами стояла чья-то жизнь. Спасённая сегодня. Как и вчера. Как и завтра.

Настя посмотрела на пациента, ещё находившегося под наркозом. В голове промелькнула мимолётная мысль: кто-то где-то сейчас волнуется, ожидает новостей. Жена? Дети? Может быть, он живёт один, и никто его не встретит?

Она отвела взгляд, сбросила перчатки в мусорный контейнер и вышла в коридор.

Коридор больницы встретил её тишиной. Той особенной тишиной, которая бывает только в медицинских учреждениях — наполненной тихими шагами медсестер, редким звоном металлических каталок и приглушённым писком приборов.

Эта тишина дышала. Она текла между палатами, огибала приёмный, скользила вдоль стен, словно напоминание о том, что здесь на границе жизни и смерти всегда царит смирение.

Настя привыкла к этому звуку.

Она привыкла к мягкому скрипу дверей в реанимацию. К приглушённому писку аппаратов, фиксирующих дыхание пациентов. К тому, как новенькие, только что начавшие здесь работать, говорили на полтона тише, словно боялись потревожить тех, кто спит наведённым сном.

Она привыкла к ожиданию.

Ожиданию чьего-то пробуждения. Чьего-то облегчённого выдоха после сложной операции. Чьего-то отчаянного крика. Но сейчас она не думала ни о чьих судьбах. Она просто хотела пять минут покоя. Пять минут, чтобы закрыть глаза, прислониться спиной к прохладной стене и наконец почувствовать, как с плеч сползает накопившаяся за день усталость. Но судьба решила иначе.

Настя бросила быстрый взгляд на стол постовой медсестры, где лежала стопка новых карт. Привычное движение. Она не собиралась запоминать имена. Не хотела вглядываться в чужие диагнозы, прежде чем ей не скажут, что это её новый пациент. Но одно имя заставило её замереть.

Князев Виктор Васильевич.

Имя застучало в голове тихо, но настойчиво. Так звали отца одноклассника, её близкого школьного друга.

Нет, просто совпадение. Таких Князевых в Питере полно. Она машинально взяла карту, надеясь увидеть в графе "дата рождения" другое число. Какое угодно, только не его. Но сердце уже сжалось, а в груди разлилось странное, липкое беспокойство. Как будто внутренний голос шептал: "Ты же знаешь, что это он."

Она медленно раскрыла карту.

Число поступления: сегодня. Возраст: 63. Диагноз: множественные повреждения. Закрытая черепно-мозговая травма. Переломы рёбер. Ушибы мягких тканей. Буквы прыгали перед глазами. Настя перечитывала снова и снова, но смысл не хотел доходить. Его избили. Сильно. Били, пока не сломали рёбра. Били, пока не оставили без сознания. Почему? Как это вообще возможно? Настя не понимала.