Безмирные

ПРОЛОГ

В последнее время книги у Старика брали всё реже. Уникальная его библиотека покрывалась пылью, бороться с которой, в силу возраста становилось труднее, дорогие переплёты ветшали, а долгое время не открываемые страницы объёмных изданий, попросту говоря, хирели. Собранные некогда с огромным трудом в новых реалиях они оказались никому не нужны. Минули дни, когда его с восторгом узнавали на улицах. Канули в Лету собрания литераторов и творческие встречи в Доме писателей. Единственным, кто хоть изредка навещал теперь знаменитого в прошлом автора, был Букинист.

Хотя и букинистом, скользкого с виду типа в дорогой одежде, назвать было сложно. Приходил тот в основном утром, в рабочие дни, когда жителей в доме почти не осталось, и столкнуться с соседями нос к носу было практически невозможно. Попав же в квартиру, человек этот всякий раз заводил разговор о желании выкупить у Старика несколько экземпляров. И ведь чего только взамен не предлагал.

Речь, впрочем, шла о двух, написанных много лет назад произведениях, "Манифесте бродячих собак" и "Поводыре".

Вот только Старик на уговоры не вёлся. Деньги его интересовали теперь в последнюю очередь, поэтому, испробовав все возможные способы, незадачливый спекулянт, отправлялся восвояси не солоно хлебавши.

И хотя, книги, о которых шла речь, по мнению автора, особо не удались, требовали вдумчивой редактуры и оригинального оформления, по какой-то причине делец от литературы интересовался исключительно ими.

Надо сказать, то были первые и оттого особенно дорогие сердцу произведения. А "пробный тираж" в трёх экземплярах, являлся скорее подарком работавшего в те далёкие годы книгопечатником приятеля, чем признанием литературного таланта автора.

Писал он тогда излишне пафосно, греша нагромождением текста и орфографических ошибок, отчего книги выходили какими-то вычурными, по-детски даже наивными. Так что старик абсолютно не обижался, когда первые читатели возвращали его писанину обратно. Известность и членство в Союзе Писателей пришли уже много позже, когда автор стал узнаваем, научился писать "вкусно", и лишь о том, что интересно обществу.

Сейчас же, судя по всему, соседи и не подозревали, с кем рядом они проживают. Отводили глаза при встрече, ограничиваясь дежурным "Здрасьте", когда не удавалось по-тихому разминуться на лестнице, либо едва заметно кивали на улице, в том случае, если возможности пройти мимо также не оказалось.

Такое уж теперь поколение. Возраст не тот актив, что в почёте у окружающих и нет им дела до скучной вашей компании.

По этой причине книги долгое время оставались нетронутыми. Случайным знакомым Старик их не предлагал, ну а друзей у него практически уже не осталось.

Этими же, в тяжёлых кожаных переплётах никто и вовсе не интересовался. За долгие годы их пролистали разве что пару десятков раз. Но возвращали сразу. Не далее третьего дня.

Одних отпугивало странное по сути своей название, других размеры. Третьи, пролистав несколько страниц, неопределенно кривились, выдавали нечто вроде: "Клиника. Не читабельно по диагонали", и протягивали роман автору обратно.

Хотя нет. Были ведь двое, кто за всё это время брали труды почитать. Дочь Григория Ивановича Зотова, Лера, студентка исторического факультета столичного вуза и Матвей Тарасов, сантехник из местного ЖЭСа.

Оба, кстати, до сих пор произведение не вернули. Лера поначалу вела себя странно. На вопрос: "Нравится ли книга?" неопределенно пожимала плечами, изрядно при этом нервничая. Сказала, что видимо из-за усталости, буквы на седьмой странице сложились перед ней в образ пляшущей по щиколотку в воде молодой женщины. При этом она почему-то сильно конфузилась. Извинялась даже... А сотрудник ЖЭСа и вовсе, взяв роман почитать, куда-то исчез.

Старик подошёл к переделанному в книжный шкаф громоздкому шифоньеру, отыскал на пыльной полке последний экземпляр стоявшего особняком "Манифеста". Открыл книгу в самом начале и заботливо пролистал первые две страницы. Нашёл титульный лист, сдвинул палец вниз, туда, где указаны были год выхода книги и данные издательства. Осторожно дотронулся до приклеенной меж ними бумажной полоски, "единственного условия" напечатавшего книгу товарища.

По какой-то причине тот, собственноручно её здесь приладил и ни при каких обстоятельствах просил полоску не убирать. Хотя, по прошествии времени, та едва заметно надорвалась, и из-под неё выглядывала строка неких малопонятных цифр.

Старик попытался вернуть бумагу на место, сделать так, чтобы комбинация единиц и нолей не бросалась в глаза при открытии. Но вышло плохо. Совсем, точнее, не вышло. Высохший от клея лоскут бумаги больше ни на что не годился. Торчал вверх, оголяя цифры. Поэтому убедившись в тщетности попыток, мужчина водрузил себе на нос очки, сунул книгу под мышку и поплёлся на кухню, искать для ремонта тюбик с прозрачным клеем...