Безумие

Гваделупа

Мы как львы, ягуары, или летучие мыши.

Кто-то кролик, а кто-то крыса — выбирать вам.

Аноним из инсты

Сегодня меня зовут Гваделупа.

С подобным имечком легко вести себя смело и вызывающе. Гваделупа уж точно не будет бояться каких-то там порогов.

Тетин голос из гостиной требует, чтобы я спустилась к обеду.

Я медлю. Во рту становится кисло. Покачиваюсь на носочках раз, другой. Сердце бьётся где-то под горлом, волосы на затылке становятся противно-влажными и, кажется, я чувствую, как они шевелятся, пока не прилипают к коже.

Шаг за порог. Я тяжело дышу. Мне нужно сделать десять шагов.

Шаг обратно.

Шаг за порог. У меня подрагивают кончики пальцев.

Шаг обратно. Гваделупа говорит, что я выгляжу, как дура. Ей стыдно за меня. Она говорит, что я слабая.

Шаг за порог. Может быть сегодня я выбрала не то имя. Сделала ставку не на ту личность. Она же должна мне помогать, а не ругать меня, так ведь?

Я злюсь, но пальцы перестают дрожать. В конце концов, кто она такая, чтобы говорить мне…

Туда и обратно, туда и обратно…

Я понимаю, что незаметно для себя выполнила оставшийся ритуал. Десять шагов в проеме двери, чтобы переступить через порог.

Мелкий прячется здесь, где-то в глубине комнаты, за коробками с одеждой и моими книгами по психологии. Ладно, я раздобуду ему что-нибудь из еды. Я делаю еще один шаг и оказываюсь вне комнаты.

Слетаю с широкой деревянной лестницы, едва касаясь шершавых ступеней босыми ногами – тетя не терпит обуви в доме. Пробегаю по небольшому коридору, едва не налетаю на высокий столик, накрытый клетчатой салфеткой. И оказываюсь в гостиной.

Гваделупе нет нужды смотреть на стены, облепленные несколькими десятками фотографий, сделанных на новенький модный палароид или распечатанные из инстаграм. Фотографий, где мы с тетей вместе или по отдельности фальшиво улыбаемся на камеру. Мелкий не играет в эту игру, его лицо везде отрешённое и задумчивое. Тетины подписчики называют это «фирменный взгляд». Я все-таки смотрю на одно, самое крупное фото, где я смеюсь. Я отмечаю, что моя нижняя губа слишком тонкая. Я отмечаю, что у меня огромный подбородок. Я отмечаю, что у меня безумные глаза.

Гваделупа считает, что я похожа на смешного кролика. Что мои волосы словно сладкая вата, которую продают на входе в парк.

Мы обе решаем, что пялиться на собственное фото бессмысленно.

Они уже принялись за еду, не дожидаясь меня. Новые жильцы и тетя во главе стола. Дневное солнце из окна за ее спиной золотит волосы, собранные в две косы и закрученные на голове, делая их похожими на корону принцессы. Фарфоровая тарелка перемигивается с беспокойным экраном телефона, лежащего рядом на розовой салфетке. Лайки, сотни лайков летят по сети и приземляются прямо на публикации о сегодняшнем завтраке на нашем столе. Я ловлю тетин взгляд; ее улыбка становится очень широкой, но как и всегда, не затрагивает серых глаз. Тетя макает виноградинки в мягкий белый сыр, которым наполнена креманка. От этой картины что-то внутри меня сжимается в крохотный комок, но я стараюсь не обращать внимания. В центре стола круглое стеклянное блюдо с крышкой. Запертый внутри пар оседает с внутренней стороны капельками влаги, и течет вниз, как слёзы.

— Паэлья с морепродуктами, — объявляет тетя. — Твоя любимая!

Гваделупа задорно смеется. Я слушаю, как эти звуки вылетают из моего рта и думаю, что она молодец. Я бы наверняка начала лепетать что-нибудь глупое.

Краем глаз вижу, что меня изучают две пары глаз, помимо тетиных. Я словно под перекрестным огнем. Чужие взгляды оставляют ощущение зуда под лопатками, от которого так и тянет нервно почесаться. Но Гваделупа терпит.

— Привет, — говорит мне женщина из-за стола. Ничего не остается, как посмотреть на новых жильцов. Женщине около сорока, у нее короткий светлый ежик и неплохая улыбка. То, что мы показываем своими губами очень важно. Взять например тетю – она скорее скалится, подражая красоткам из американской рекламы стирального порошка. Так скалятся волки, когда подумывают напасть, и это уже о чем-то да говорит. Так вот, у нашей новой гостьи улыбка вполне человеческая. Она касается голубых глаз, а потом расходится легкими морщинками в уголках век. Я решаю, что женщина мне нравится. Ее сыну на вид около шестнадцати и он совершенно на нее не похож.

— Меня зовут Света, а это Илюша. А как тебя зовут? – мягко спрашивает женщина. Со мной так разговаривала только учительница младших классов. И пока я вспоминаю ее лицо, тетя на долю секунды опережает меня с ответом:

— Это наша Николь.

Мы с Гваделупой хмуримся, но ничего не говорим.

— Нико-о-оль? – гнусаво протягивает «Илюша». Его голос похож на скрип прогнивших половиц в нашем сарае. Масленые глазки блестят, глядя на меня. — Что за имя такое?

— Ее папа американец. Часть своего детства Николь провела в Колорадо.

Пока тетя щебечет, я накладываю паэлью себе в тарелку. Креветки выглядят отвратительно, но я так хочу есть, что позволяю нескольким из них попасть в мою порцию. Запах тины бьет меня в ноздри. Когда я не могу поднести вилку ко рту, Гваделупа берет дело в свои руки. И вот мы уже едим.

— И как там было?

— Я не помню, — Гваделупа отвечает с набитым ртом. Ей плевать на правила приличия.

— Николь была маленькой, когда ее родителям пришлось вернуться, — вставляет тетя. — Да и потом, когда родная мать от тебя отказывается, вспоминать об этом не захочешь. Про отца я вообще молчу! Уже восемь лет я воспитываю Николь, как свою дочь, и мы не любим вспоминать о той трагедии.