Богемский лес

1

Колеса тяжелого экипажа лениво загрохотали по мостовой Пуэрта дель Сол, оглашая гулким эхом спящий Мадрид. Ночь выдалась донельзя темная, без яркого света месяца, как раз точь-в- точь вторя настроению графа, который бросил мрачный взгляд на удаляющийся особняк. Плаксивый свет от редких фонарей разливал зыбкие тени по покрытым влажностью ночи стенам особняков испанской знати. Провожая графа, он перекидывался с одного дома на другой, отдавая какой-то искусственной желтой краской, которая раздражала сурового вельможу.
«Ну вот,— не то с сожалением, не то с малодушием подумал он,— вот так я вынужден покинуть свой дом. Даже месяц, и тот решил избегнуть меня. Почем мне этот фальшивый свет? Как в нем мало радости и сколько тоски. О, зачем лицемерить, я бы уж лучше проехал в кромешной тьме... И так все ясно и не нужно никакого фиглярства». Из груди его вырвался невольный вздох-стон.
Испытания, свалившиеся на плечи, всем своим непомерным грузом сильно подкосили его здоровье, да и не только здоровье. И теперь ему ничего не оставалось, как добровольно- принудительно воспользоваться предписанием врача и уехать из города подышать горным или морским воздухом. Думал ли он когда-нибудь, что ему придется воспользоваться столь позорной отговоркой, покидая свое насиженное хлебное место? Однако теперь он сидел в экипаже, который уносил его прочь из Мадрида, а все мадридское общество было проинформировано им о том, что, пожалуй, стоит поберечь здоровье и поехать куда-нибудь в затяжное путешествие. Мысль о том, что сему путешествию способствовали совершенно другие причины была так ненавистна ему, что он ухитрился не только сам поверить в свое нездоровье, но и действительно сказаться больным перед всей знатью, поддержка которой ему была необходима как воздух. Все сокровенные грезы его, взлелеянные в тихой гавани достатка и власти, вдруг превратились в страдания братоубийцы Каина: злоба, зависть, гнев, боль – что только не бушевало в его душе. И действительно, могли ли не вымотать столь негативные страсти? Каждая из них всегда оставляет болезненную язву в душе, которая затем пускает ядовитые метастазы в тело.
И чем дальше отъезжал экипаж, тем сильнее росла горечь, подступая уж к языку, она схватила графа за горло и грозила вот-вот задушить его. Он сидел подобный каменному изваянию, напоминая собой злого греческого гения-полубожка. Недвижимый, бездыханный, мертвенно- бледный, из-за чего все его морщины казались безобразными глубокими трещинами. Казалось, что его лицо вот-вот треснет по глубоким их бороздам. Он желал, чтобы душа его, свободная и невидимая, унеслась прочь от мира и принесла ему желанный покой. И несмотря на то, что на его груди доверчиво примостилась утренняя маленькая лилия, заботливо укутанная самым невинным сном, он готов был разорвать эту грудь и выпустить свою исстрадавшуюся душу.
В таком состоянии души и тела граф провел до утра, не моргнув глазом. Весь день он был мрачен и молчалив, не позволяя никому заговаривать с собой, пугая тем самым маленькую Амелию, которая, будто неожиданно вспугнутая пташка, теперь не переставала капризничать. Слуги, коих было меньшинство, также хранили серьезное молчание. Вся эта траурная процессия двигалась на север к Пиренеям.
Вскоре климат из тропического перешел в прохладную влажность гор. Показалась грозная стена Пиренеев. Пальмы и фруктовые деревья уступили место вековым дубам и букам.
Всюду стелились ковры сочной травы и луговых цветов. Рельеф местности значительно поднялся, и появились холмы и взгорья. Прохладный свежий ветер наполнял легкие до отказа, а полуденное солнце здесь не палило так нещадно, как на юге. Экипаж привез маркиза в графство Риполи, пункт этот был конечным для него и его невеселой компании. Графство небольшим очагом приютилось у подножия Пиренеев и, изолированное с трех сторон горами и холмами, являло собой очень уединенное место. Девственные леса из дубов и буков занимали большую его часть, но путники двигались дальше, оставив небольшой городок позади и экипаж их теперь взбирался в горы по неудобной ухабистой дороге, окруженной лесами. Граф продолжал хранить молчание и вел себя так, будто ничего не происходит. Амелия же, прекратив хныкать наконец, забыв даже про ужасную усталость, во все глаза созерцала открывшиеся ей впервые величественные виды. Еле дыша, в восхищении и страхе, переводила она взгляд с одного вида на другой. Могущество и царственность природы, казалось, придавила своим авторитетом капризное создание и теперь, пользуясь своими непоколебимыми правами, являло ее неискушенному взору один за другим великолепные пейзажи. То тут, то там, чем выше в горы взбирался экипаж, в деревьях неожиданно появлялась прогалина и тогда можно было лицезреть зеленые гряды холмов или же почти черные силуэты Пиренеев, возвышавшиеся над вверенной им территорией словно неусыпная стража, ревностно охраняя ее покой. Верхушки их, вечно холодные и покрытые снегом скрывали облака или туман. Иногда взгляд улавливал тонкий серпантин речки, а сквозь непроглядную зелень, откуда-то поднимался полупрозрачный дымок одиночных крестьянских домиков.
Амелия то и дело робела и пугалась столь неожиданно открывшейся первозданности. Чуткая детская душа, привыкшая к теплу и уюту Мадрида, к его ярким краскам и дружелюбию теперь сжималась в комок при виде такого огромного чужого пространства, таившего в своих недрах неизвестно каких чудовищ. Подсознательно с первого взгляда невзлюбив это дикое место, дите даже не догадывалось о том, что когда-нибудь она осознанно станет тяготиться им.
Вскоре подъем сделался таким трудным, что графу и его дочери пришлось выйти из экипажа и пересесть на лошадь. Граф, не то от усталости, не то от плохого настроения, взгромоздился с большим трудом и еще более нахмурившись усадил перед собой маленькую Амелию. Группа въехала в чащу леса, следуя по плохо протоптанной дороге, ведшей в замок. Так минул час. За это время можно было окончательно убедиться, что здесь едва ли ступала нога человека. И был ли повод наведываться сюда? Эта дорога единственная, стоит заметить, вела только в замок. Замок же находился от города достаточно далеко и, как уже упоминалось, достаточно высоко в горах.
Амелия начала подавать признаки беспокойства. Граф заметил, что на ее глазах то появлялись, то исчезали слезы. Вдруг лес неожиданно расступился и на высокой горе вырос замок- исполин. Построенный на юру, он со всех сторон принимал на себя ветра и бури, а грозная твердая грудь его, казалось, бесстрашно выпятилась вперед, навстречу путешественникам. Без каких-либо архитектурных ухищрений того времени замок имел поистине аскетичный вид, красноречиво повествуя о том, что его стены возводились с целью выдержать напор неприятеля, но никак не для балов и всяческих придворных забав. Для этих целей существовали дворцы и особняки знати, порою поражавшие своей изысканностью, утонченностью и богатством отделки. Замок был возведен, думается, в веке двенадцатом, когда войны за кастильские земли шли еще в самом разгаре, он являлся по существу своему наблюдательным пунктом и первым оплотом сопротивления от вражеских сил.
От неожиданности открывшегося вдруг вида Амелия раскрыла ротик, из которого вырвался было недоговоренный возглас и, замерев, широко раскрытыми глазами испуганно уставилась на отца.
— Мы едем туда?— еле вымолвила девочка,— Мы проведем там много времени, пока ваше здоровье не восстановится?
Весь вид ее говорил о том, что если граф даст утвердительный ответ, то ему не избежать рыданий на бог весть еще какое время. Он сделал кислую мину и буркнул:
— Не знаю.
Чувствуя, что не может сейчас дать адекватный ответ, так как его мысли просто были заняты совершенно другими вещами, он поспешил отослать дочь с этими вопросами.
— Не беспокой меня. Обратись с этим к Менции, у нее уж точно найдутся достойные ответы на твои вопросы.
Граф устремил суровый взгляд на замок и, казалось, вновь нырнул в свои мысли, однако почти сразу же, услышав в районе груди печальные всхлипывания, он взглянул вниз, на ребенка. Амелия уткнувшись в отцовскую грудь тихо плакала. Сердце его, вместо того, чтобы размокнуть от детских слез, налилось неимоверной тяжестью и затвердело.
Вдруг из-за ворот послышался зычный голос с приказом открыть ворота. Кавалькада всадников въехала во внешний двор замка. Граф спрыгнул с лошади, отлепив от себя плачущего ребенка, он доверил его дуэнье.
Тут же перед ним показался старик, который отпуская многочисленные поклоны учтиво приветствовал хозяина замка.
— Меня зовут Сальватор, почтенный дон Фернандо. Я смотритель замка, ваш верный слуга и провожатый, если изволите. Наконец-то вы объявились здесь, а то уж я думал помру и не увижу вас...
— Лучше б так и было.— буркнул граф еле слышно себе под нос.
Так как графу предстояло поселиться здесь на какое-то время, то необходимо было совершить некоторые необходимые починки. Чему он и посвятил несколько часов, хмуро следуя за слугой и отдавая приказы о том, приводить ли в порядок ту или иную часть замка или пока оставить как есть.
Во дворе суетились немногочисленные слуги, неожиданно оживляя старую обитель, успевшую уже забыть звук людских голосов.
Дуэнья, забравшая юную графиню, по поручению графа отвела ее в причитающуюся ей комнату. Поставив возле окна небольшой стол, она развернула богатый провиант и разложила его перед ребенком, таким образом желая отвлечь девочку от грустных мыслей видами из окна.
— Ешьте Амелия, нормальный ужин будет еще очень нескоро. Вам необходимо отдохнуть и подкрепиться. Ешьте не спеша.
Видя, что девочка насупилась, женщина поспешила заинтересовать ее видами из окна.
— Я хочу домой. Мне страшно здесь, — упрямо пробубнила девочка,— Почему мы решили остановиться здесь? Я слышала, что обычно ездят к морю. Синьор Айяла часто проводит время в Валенсии. Супруги де Луна имеют прелестный особняк в тропических садах на берегу реки.
Дуэнья тяжело вздохнула и взглянула на ребенка, которому едва исполнилось десять лет, чтобы еще вести с ним серьезные разговоры.
— Доктор прописал вашему отцу горный воздух, Амелия. Невоспитанно с вашей стороны проявлять такие недовольства, вы еще слишком юны для этого. Даст бог, мы не задержимся здесь.
— Сколько мы здесь пробудем Менция? Здесь, наверное, есть приведения. О, я не останусь здесь одна ночью! Ни за что! Я желаю, чтобы ты осталась со мной.
Служанка вновь вздохнула и ответила:
— Ох, Амелия, слишком рано вы потеряли свою матушку, она бы вам сразу втолковала, что единственный удел женщин — это покоряться воле мужчин. Мы их безвольные создания, их прекрасные спутницы, но не более того. Чувствую я, натерпится от вас отец еще. Женское воспитание для девочки так важно, граф и не ведает о том наверно. Ах, бедное дитя.
Сокрушенный взгляд служанки вызвал у ребенка слезы, которые, впрочем, тут же высохли, так как Менция поспешно пододвинула к Амелии еду и удалилась вглубь комнаты, где поместилась на жестком кресле. Долгая дорога и возраст Менции сейчас тут же дали о себе знать, и почтенная матрона погрузилась в дремоту, в то время как пытливый ум ребенка мог бы вызвать зависть своей крайней живостью. Амелия, не забывая класть в рот небольшие куски сухого пайка, наблюдала за делами во дворе.
Во дворе суетились слуги. Кто-то из них носился с вещами, предназначенными для внутреннего убранства замка, кто-то был занят плотничеством, тогда двор оглашали удары друг о друга деревянных балок и прочие строительные шумы. Из деревушки прибыли еще люди, видимо, призванные графом, и теперь они также постепенно получали приказания и принимались за работу. Время от времени появлялся дон Фернандо, холодный и мрачный, он раздавал приказы. Тогда Амелия с жаром цеплялась за его внешность взглядом, стараясь понять, что же такого в нем произошло, что так изменило его. Никогда ранее он не был так суров, никогда его чело не омрачала тень чего-то неизбежного и ужасного. Амелия смотрела на него, но решительно не могла понять для себя в чем же дело, а детский безоглядный эгоизм ее, который частенько наблюдается у детей, мешал пробуждению искреннего участия. Лишь только обида и негодование ютились в ее детской душе.