Богомол Рашид

Богомол Рашид

Иосиф Самуилович спешил, не шел, летел, по-молодому, пританцовывая. Букет чайных роз, бежевая шляпа с широкими полями, новые, еще поскрипывающие, мокасины.

Таня! Таня! Танечка!— выбивало сердце в такт шагам.

И вдруг… Навстречу ему, по другой стороне улицы, ошибки быть не могло, шла она. И не одна. Картина повергла Иосифа Самуиловича в смятение. Танечка, его милая Танечка, душа его, плыла по тротуару под ручку с юным кавалером. Тут смятенье мужчины достигло крайней точки, и он не нашел ничего лучше, чем спрятаться за ствол привольно раскинувшего ветви, каштана. Гайтанский! Егор! Его младший научный сотрудник нагло кадрил Танечку!

Ноги внезапно ослабели, будто все задорные пружинки разом повыскакивали наружу и упрыгали в траву газона, тянущегося вдоль мостовой. Мерзавец, как же он мог!

А пара, увлеченная друг другом, перейдя улицу, в неположенном месте (если для молодости есть неположенные места), тем временем, миновала укрытие заведующего лабораторией.

Егор вдохновенно вещал, гипнотизируя наивную лаборантку бархатным голосом, и эпохальностью проделанной работы:

«Представляешь, милая, эти существа уникальны. У них есть все признаки культуры: язык, древесная архитектура, города! Точнее, один город. Дешифратор даже предложил вариант названия «Нежный»

--Нежный… Так романтично,-- прощебетала Таня и чмокнула парня в щеку.

--Мальчишка!— вспыхнул Иосиф мысленно.-- Да как он смеет!

***

Фасеточные глаза Рашида грозно блеснули в лучах Вечного Солнца. Он отложил в сторону панцирь жука-носорога, о хитин которого так любил доводить до бритвенной-шильной остроты шипастые лезвия сабель. Сильные ноги пришли в движение, вынесли длинное тело в центр аккуратно подстриженной лужайки.

Пара мелких прыгунов, толстая цикада, флегматичная улитка, даже бездумно толкающий задними лапками навозный шарик скарабей— все замерли. Воин-богомол, замерший в боевой стойке,-- зрелище не для слабонервных, что ни говори. Одни лишь муравьи продолжали прилежно трудиться, невзирая ни на что. Рашид уважал муравьев именно за это. Нет, не любил, и даже не симпатизировал. Привязанности лишь позорят солдата.

--Салим, ты снова взялся за старое?— низкий рык облетел поляну, заставив сына Рашида припасть брюхом к траве.

Рашид мигом оказался рядом, зажал, как добычу, переднюю лапку отпрыска, приподнял высоко. С мелких, еще не окончательно окостеневших шипов посыпалась травяная труха.

--Но… отец… Мы всего лишь… хотели… сыграть в жукобол.

--Кто это— мы?— Рашид жутко усмехнулся. Голова, рассеченная уродливым шрамом, описала почти полный круг, сканируя окрестности. Как и предполагалось, поляна мигом опустела. Заглянувшая на шум саранча было высунула морду из-под лопуха, но, заметив богомола, тут же скрылась.

--Сколько раз повторять,-- работа садовника— не для воина. Твои сабли должны учиться разить врага, а не служить сенокосилкой!

Рашид почти с отвращением отбросил прочь лапу Салима.

--Смотри!

Мяч, искусно сплетенный из осоки, заготовленный для азартной детской игры, взвился в воздух.

--Вжик! Вжик! Вжжиииххх!

И на поле упали три части мяча. Одна так и осталась висеть на лапе-сабле, пронзенная насквозь.

Вдалеке застрекотали надоедливые кузнечики-прыгуны. Их незамысловатая и порядком поднадоевшая песня вещала все о том же. Свобода, равенство, братство, терпимость. Лучше бы с таким рвением призывали к молитве. Вот цикады, например, уже приспособились. Свобода? Зачем слабым свобода? Ждать, когда придут сильные? Так дождались уже. Сильные пришли, проскользнули тенью, укрывшись поначалу среди женщин и детей, бежавших от вспыхнувшего пожара на родине через Узкое Море. Равенство? Увольте, равны рабы, подставляющие спины под плетки, чтоб каждому досталось не больше и не меньше, чем соседу. Братство? Какой он им, горлопанам, брат? Терпимость? Как можно терпеть их ересь и мерзость?

Кузнечики смолкали один за другим.

«Отлично работает гвардия,-- отметил про себя Рашид, и невольно потер лапки, счищая с них остатки мяча,-- В гареме к вечеру, когда Вечное Солнце потускнеет, прибавится наложниц. Жены этих невзрачных стрекотунов из Нежного Города умеют так изысканно щекотать брюшко…»

--Ты все понял, сын? И не пялься ты так на башню из веток. Гренадеры уже снесли все местное так называемое «зодчество». Доберутся и до нее.

Роль сурового отца надо доиграть до конца.

--Она красивая… Вся такая ажурная,-- в голосе Салима послышалась вселенская тоска.

--Тьфу, размазня. Заразился розовыми соплями от сброда! Глупец! Если бы Творец хотел видеть непотребство из переплетенных веток, разве бы он устроил мир так, как есть? Кто мы такие, чтобы идти против воли Создателя? Оглянись! Башня— единственное бельмо на глазу, досадный изъян великого изумрудного полотнища, раскинувшегося повсюду!

Словно подтверждая слова старшего, раздался душераздирающий скрип. Жуки-древоточцы и их коллеги короеды, доставленные гвардейцами с берегов Тинистого Болота, сделали свое дело. Башня завалилась на бок. Еще час-другой, и ее остатки растащат на хибары бездомные соплеменники прыгунов.

--Что я говорил?— Рашид развернулся и с победным видом проследовал в резиденцию,-- прикрытую листьями земляники ямку с черепом тритона на стене. Он уже изнывал от предвкушения. Конечно, жены прыгунов не самка орхидейного богомола, но лиха беда начало.

Салим, понурив голову, побрел прочь, раздумывая по пути о башне, о светлячковой аллее, о журчащем фонтане, об оранжерее экзотических растений. Обо всем том, что ушло в прошлое с приходом к власти гвардейцев.

***