Больница

Больница

-"Откройте дверь, откройте! Я застрял здесь! Кто-нибудь! Да что там все, оглохли и ослепли?" - вот уже полчаса я пытаюсь открыть эту чертову дверь! Ни телефон, ни интернет не работают. Здание больницы старое и стены толстые, наверно в этом причина. Но дверь же стеклянная, новая, так выбивающаяся из интерьера помещения, в которое я попал.
Меня, как самого молодого специалиста, отправили в аптеку. Не медсестру какую-нибудь, а меня. Да, я только интерн. Но я же врач! И учился не для того, чтобы по аптекам шататься. А идти нужно было в другое крыло больницы, которое, видимо, еще не отремонтировали, вот почему дверь заело и отчего-то никто не видит молодого человека, прыгающего около двери с выпученными глазами. Сколько? Отлично, уже почти час.
- Ладно, - я попытался успокоиться, - бессмысленно впадать в истерику. Закончится рабочий день и меня будут искать.
-Доктор, - кто-то положил руку на плечо и я вздрогнул от неожиданности, - так почему я кашляю? Мужчина лет 40 смотрел на меня испытующе. - Я всю войну прошел, не простудился даже ни разу, а тут уже неделю кашляю.
- Обратитесь к вашему лечащему врачу,- привычно сказал я. Переходить дорогу другому специлисту было как минимум не этично. Максимум- вредно для пациента. Тот, кто уже видел все анализы и анамнез явно знает лучше, что делать.
-Нет, вы меня послушайте трубкой этой своей.
-Пожалуйста, не могли бы вы открыть мне дверь.
-Какую, доктор? - со второго раза я явно услышал мягкий говор, выдававший уроженца юга страны и уставился на него с удивлением. Высокий мужчина с приятным лицом. Было в нем что-то деревенское, теплое. Рано поседевшие волосы, морщины вокруг глаз, но сами глаза смотрели строго, будто пытались понять, позволить осмотреть себя этому горе-врачу или уйти.
Я моргнул и перевел взгляд на дверь. То есть уже стену. Покрутил головой, моргнул. Стена.
-У вас есть карточка на руках?

Хотя бы карточка - это документ. Непреложный факт. Ануфриев Макар Максимович 1920 года рождения.
-Дед, какую войну ты прошел?
-Великую Отечественную,- подозрение в голосе деда усилилось.
Я судорожно открыл последний лист карты. Все написано от руки, последняя запись от 22.04.1956 года. "Жалобы при поступлении на сильный непродуктивный кашель в течении всего дня. Продолжается в течении 7 дней". Зато теперь можно не задавать вопрос, который окончательно уверит пациента в сумасшествии врача. Однако знание года не раскрывает картину происходящего.
-Пройдемте в вашу палату.
Мир был странный, иногда улавливалось старое время - новые лампы, белоснежный потолок, иногда новое – загнутый линолеум, осыпающаяся штукатурка. Не сойти с ума. Вцепиться в что-то родное и давно известное.
-Раздевайтесь, - я посмотрел и послушал и сделал все, что мог сделать руками. По всем признакам - очаговая пневмония, возможно застойная, а значит, нужны антибиотики. Начнем со стандартных, но нужно выявить возбудителя и те лекарства, к которым этот возбудитель чувствителен. Ха! Где же я лабораторию найду? Зайдем с другого конца, что здесь есть? Я оставил деда в палате и ушел в кладовую.
- Пенициллин и все? Шанс на выживание минимальный, - кажется, я сказал это вслух, нехорошо. Следить нужно за тем, что говоришь. Я вернулся с коробкой.
-Ладно дед, будем тебя колоть ударными дозами.
Дед вопреки всему выжил. Наверно, и правда раньше людей из чего-то другого делали, а может бактерии были другие или антибиотики.
На прощание Макар Максимович крепко пожал мне руку и улыбнулся.
-Не дед я еще, сопляк ты. Но доктор хороший, береги себя.

И исчез. Честно говоря, на удивление уже не хватало сил.
Больных было немного: 5 палат по 4 койки, но кроме меня не было никого. Я и врач и медбрат и санитар. Еда, сон, работа. Все остальное ушло на задний план. А этот дед был моим первым выздоровевшим пациентом. Я сел и откинулся на спинку стула. Может, если я вылечу всех, то смогу уйти? Бред, конечно, а так хотелось найти хоть какой-то смысл.

День был расписан по минутам, но подходило время, которое я называл "своим". Первые дни я почти не оставлял попыток выбраться. Какие только пути не пробовал: запасный выход, окна, подвал. Когда я стал ломать стены, то понял, что еще немного и мой рассудок повредится.

Пришлось заключить с собой договор: не дольше 15 минут у проклятой двери и больше не думать. Иногда получалось, иногда нет. Как сегодня. Дед не вылезал у меня из головы, куда он попал? Его кто-то ждал дома из больницы? Может он расскажет историю о странном враче и за мной кто-нибудь придет? Шанс невероятно мизерный, но и его было достаточно, чтобы я не хотел уходить от двери, хотя уже начинался вечерний осмотр.

За время пребывания в этом странном месте я прошел отличную практику: хирург, акушер, массажист, но ей помочь я никак не мог. Только бодрым голосом сообщать, что все идет хорошо и она обязательно поправится. Капал бесполезные лекарства и водил на бесполезные процедуры, пытаясь продлить жизнь и где-то краешком мозга надеясь, что молодой организм сможет выжить вопреки. Я знал, как её вылечить и это не было невозможным. Но все мои знания подходили для другого времени и для других условий. Она умерла через неделю и мне пришлось везти ее в операционную. Должен был провести вскрытие, но просто сидел и смотрел на девушку. Мой первый труп. Мыслей никаких не было. Потом я встал и закрыл дверь. Не буду я делать никакого вскрытия. К черту все.

Меня пугало одиночество, чай пить один, пациента тоже не с кем обсудить. Был один пациент-доктор, и мы долго с ним разговаривали, как бы неэтично это ни было. Но он поправился быстрее всех. Других пациентов я не воспринимал, как живых. Другое время, незнакомые мне новости и мое общее неприятие ситуации. Как бы то ни было я все равно не мог полностью принять всего. Одиночество угнетало и давило, а больше всего пугало безразличие в которое я погузился после ее смерти.