Болотные семена

Болотные семена

Не помню, кто первым про клад заговорил. Слух по деревне только так разлетелся – мол, огоньки порхали, фигуры выписывали, лишь к утру развеялись, а подобные пляски – примета верная. Но вышло как всегда: поговорили день, другой, третий – на этом все и закончились. Сам понимаешь, болото – не шутка. А возле нас топи на редкость коварные, даже бывалые люди туда не сунутся лишний раз.

Так что охотников не нашлось.

Ну, то есть как сказать… оно вроде и к лучшему, что без конкурентов. Так мы тогда думали. Что взять – дураки были, хоть и вымахали в здоровенных лбов.

Четверо нас оказалось – я, друг детства косой Сарыч, его младший брат - совсем пацан, но остроглазый, смышленый, и Рыжая. С малолетства твердили вокруг – если к топям направился, женщину с собой не бери. Так она увязалась, попробуй, слово скажи. Вмиг десять вернет. Ну, думаем, обузой не станет – здоровая, с корнем небольшое деревце из земли выдернет и хоть бы что. Я все ж посомневался. Рыжуха, говорю, ты, конечно, своя, только на болота женщину брать – тамошних хозяев дразнить. А она смеется, зубы крупные жемчужные показывает – мол, женщину-то как раз без оговорок пропустят. Ибо – давно не видели.

Сапоги подтянула, платок пестрый поправила, и добавляет – сказывают, дворец у них там в трясине. Если и возьмут к себе жить – всяко лучше, нежели в деревушке. С шутками говорили, а все не по себе – про болотных жителей давно только байки ходили, но кто их знает. Знахарка наша до сих пор верит, только ее послушать – и вовсе за околицу не соваться. Да и она давно советов не раздает: кому охота насмешки терпеть?

Пошли мы. Трава под ногами путается, ящерицы так и шмыгают. Мешок тяжелый, словно сестричка младшая мне туда камней насовала, а не перекус. И, конечно, лопаты несем, веревки, жерди прочные себе подобрали. По дороге разговорились, размечтались, позабыв, что о загаданном лучше не толковать.

Солнце все еще к зениту ползло, как дошли до чахлого березняка, за которым начинаются топи. С виду они, будто лужайка зеленая. Только обман: если где чахлые деревца или болотный багульник, тысячелистник, осока – еще можно пройти. А к самой приятной травке лучше и не приближаться.

У березняка все мхом поросло. А мох в тех краях коричневый, уж не знаю, с чего, и мягкий такой, кажется, сущее удовольствие лечь на него и спать, тем более, встали до петухов. Но Сарыч указывает – где-то здесь, на границе, огоньки и летали. Чуть вперед пройти, там и будет.

Под ногами уже захлюпало, когда остановились. Начали копать, и Рыжая не отстает, машет лопатой. Комары злющие, но тут уж ничего не поделать. Три ямы вырыли, все без толку, и водой они тут же заполнились.

Отошли на сухое, перекусили, поспорили. Сарыч говорит – дальше копать, брат ему возражает, мол, только лягушек смешить. Рыжуха помалкивает, и лицо у нее странное, будто пытается вспомнить что-то.

Потом поднимает руку, указывает – глядите. А там, в отдалении, красные и белые бабочки вьются, похожи на искры. Место ничего так, у сосенки, и сухая осока рядом.

Сарыч говорит:

- А ты, девка, соображаешь.

Он-то, приятель мой, давно на нее заглядывался, и, если б не подкидышем была Рыжая, может, женился бы. А так у него семья видная, а с нее что взять? У нас сильно не любят тех, кто без роду, без племени. Хотя была бы невеста что надо: крепкая, что твоя лошадь, улыбчивая, и знает, когда помалкивать, а когда за себя постоять.

Сумки собрали, пошли.

Болото – коварная штука; думали вскоре дошагать, но тропка вьется, топь за ноги хватает, и мы петляли, наверное, часа два. А тут небо нахмурилось, вот-вот и закапает. Но дождь не пролился, зато невесть с чего туман набежал.

Малец-то, братишка Сарыча, сдрейфил. Неправильно, говорит, это. Давайте обратно. Стоит, побледнел аж в зелень. Только старшего не переубедить – вот она, сосенка, уже прямо под носом. Дошли, лоб вытерли, смотрим – не то место. Вроде шли, глаз не спуская, а промахнулись. У нашей была одна вершина, а тут раздвоенная.

Тут уж и я говорю – ну все это к черту, давайте вернемся. Рыжая молчит, платок теребит, но вроде согласная.

Пошли обратно сквозь белое марево.

А в тумане – голоса, будто кто вдали перекликается, и слов не разобрать. Что тут сказать – дал бы деру оттуда, но нельзя, на болоте-то.

Пока по сторонам оглядывались, стараясь не попасть в трясину, туман немного поднялся, голоса стихли. Глядим – перед самым носом белые цветы растут, каждый ладони с две будет, скрученные на манер сухого листа. Блеклые, нездоровые словно, и чем-то на лапы с когтями похожи. Нехорошие такие цветы. А Рыжая руку к ним протянула, смотрю – по щеке слеза катится. Шаг вперед с тропы сделала, еще… Едва ее за подол ухватил. Вроде очнулась.

Побрели дальше, я - впереди.

Смотрим – аист идет, тоже какой-то поблекший, перья встопорщены, голова опущена. Бредет прямо на нас. То ли доверчив настолько, то ли не видит. Миновал, скрылся за сосенкой.

Воздух совсем посветлел; слышу, как за спиной Сарыч сквозь зубы ругается. Мы, оказывается, все крайнее болото насквозь прочесали.

Решили выбраться на сухое место, и пойти в обход. Ну его, этот чертов клад.

Прошли еще шагов двадцать, теперь Сарыч впереди всех, смотрим, снова аист шагает. И вновь рядом с нами, на расстоянии вытянутой руки, прямо по травке над топью. Спутник мой руку и протянул, схватить; не удержался и прямо в жижу… Ну, выбрался сам, хоть я протянул жердину на всякий случай. Гляжу, снова птица проклятая мимо идет, вроде та же, а вроде другая. Я из пня, что рядом торчал, вырвал клок мха – мокрый, тяжелый – и бросил в аиста. Не попал.

А птица остановилась, и голова все так же опущена – не глядит. Тут я обернулся, смотрю – нет малого. Ахнул, головой завращал, смотрю, и Сарыч пропал. И ведь ни звука не было; топь людей скоро затягивает, а все не в момент.

А навстречу мне Рыжуха идет, прямо по зеленой шелковистой полянке, и цветок в руке держит. Сама улыбается, нежно так, и словно немного светится. Ахнул я, пригляделся – хороша, зараза. Будто помолодела, лицо свежее, губы яркие. А волосы из-под платка выбиваются кольцами и шевелятся рыжими змейками.