Bonheur de naissance (рождённое счастье)

За окнами дома на улице Ломбардцев завывал ветер.
Даже через закрытые окна слышался его вой.
Вечерний Париж был отдан во власть проливного дождя, на который выдавшийся холодным октябрь был очень щедр. Дорожками стекали бьющие в стёкла капли, а редкие молнии изредка прочерчивали заволоченные тучами небеса.
Но обитателям дома не было никакого дела до того, что на улице бушует непогода.
Стремительно сновали туда-сюда служанки с тазами нагретой воды и чистыми простынями, исчезая за дверью спальни, откуда доносились женские крики. Для молодого темноволосого мужчины, бросающего на дверь тревожные взгляды, они были сравнимы с ржавым гвоздём по сердцу, который вонзают с каждым разом всё глубже.
И если бы господин зрелого возраста со светловолосым юношей не удерживали его по обе стороны за плечи, он бы давно стрелой ворвался в комнату к дорогой ему женщине, рожающей на свет их первенца.
— Мессир де Селонже, я не думаю, что вам стоит туда заходить, — деликатно обратился к нему белокурый молодой человек. — Донна Фьора не велела…
— Отцепятся от меня или нет?! — гневно прорычал Филипп. — Вы всё равно мне не помешаете! Пустите меня к жене!
— Зять мой, неужели моя дочь неясно выразилась? — строгим взором смерил темноволосый немолодой мужчина Селонже.
— Да, мессер Филипп, донна Фьора бы не одобрила, что вы присутствовали на родах вопреки её воле, — поддержал немолодого господина белокурый юноша.
— Синьор Франческо, Матье… конечно же, я понимаю, что вы правы, и что не стоит нарушать веления Фьоры, тем более в такой момент… — Филипп нервно прошёлся туда-сюда, нахмурился и закусил губу до крови от разъедающей его тревоги за супругу, потом вернулся к оруженосцу и тестю. — Но моей жене сейчас больно и плохо, а мне запрещают даже быть с ней рядом и хотя бы держать её за руку…
— Мессир Филипп, донна Фьора запретила вам присутствовать на родах из страха за ваше душевное благополучие, и она знает прекрасно о ваших чувствах к ней, — подойдя к сиротливо обхватившему себя за плечи Филиппу, Матье де Прам похлопал своего сеньора по спине из желания вселить в него бодрость.
— Я смерть до недавнего времени видел ближе, чем Фьору, так что присутствие на родах мою душу точно не изувечит! — рявкнул на двоих мужчин Филипп.

Истерзанному страхом за супругу молодому человеку ни капельки не помогали увещевания оруженосца и тестя.
На всякий случай Селонже всё же молился о покровительстве для жены всем святым, каких только знал и помнил. Он от еле сдерживаемой паники позабыл слова молитв и говорил всё, что думал, но именно поэтому молитвы Филиппа к высшим силам были полны искренности.
— Зять мой, все и так прекрасно понимают, что вы мучитесь страшной тревогой за Фьору, но она сама ясно сказала — вас в комнату не пускать, — Франческо подошёл к Филиппу, имеющему сейчас довольно потерянный и замученный страхом за свою жену вид, по-отцовски привлёк его к себе и обнял.
— Вам-то всем легко говорить, — пробормотал с сердитой грустью Филипп, обнимая в ответ отца Фьоры, с которым всё же сдружился за все прожитые под одной крышей у Агнолло Нарди в доме несколько дней. — Не у вас жена рожает.
— Полегче в выражениях, юноша, ваша жена приходится мне дочерью, и я тоже сейчас жутко за неё переживаю, я на грани чёртова эмоционального срыва, только стараюсь держать себя под контролем, — проговорил Франческо, крепче стиснув в объятиях Филиппа. Руки негоцианта Бельтрами заметно дрожали.
Прекрасно знающий жизнь и людей Франческо Бельтрами верно разгадал намерение зятя вырваться от него и вихрем влететь в комнату Фьоры, где она время от времени между перерывами схваток мучительно кричала.
Филипп и хотел бы ответить тестю нечто колкое и резкое, но сделать это ему помешал звук лёгкого шлепка за дверьми комнаты Фьоры, потом пронзительный и в то же время жалобный крик, принадлежащий явно новорожденному младенцу.
— Хвала Мадонне, хоть полчаса могу поспать! Наконец-то всё закончилось… — послышался из комнаты голос измученной родами, но бесконечно счастливой Фьоры. — Подумать только, мой сыночек, от моего любимого мужа… — струился в её голосе восторг, сплетённый с нежностью.

Какое-то время Филипп тревожно вслушивался в то, что происходило за дверьми комнаты, ставшей местом рождения его первенца. Леонарда властно и бойко раздавала приказы служанкам принести больше тёплой воды и простыней с пелёнками для малыша.
Часто слышались требовательные крики крохи. Далее последовали звуки какой-то возни, снова засновали туда-сюда служанки: сперва с пустыми тазами, потом с тазами нагретой воды — вероятно, привести в порядок Фьору и выкупать малыша.
Всплески воды, исполненные недовольства детские возгласы.
Леонарда старалась заболтать дитя ласковыми уговорами и песенками — видимо, укачивала после купания и пеленания. Голос у гувернантки, заменившей Фьоре мать, был всё же радостный и бодрый, пусть немного приглушённый — что дарило Филиппу надежду на то, что Фьора в порядке.

Отстранившись от Франческо, Филипп опрометью кинулся к комнате Фьоры, но потом, словно задумавшись, он несмело постучал в двери. Вскоре к Филиппу присоединился и Франческо. Открыла им успокоенная и довольная Леонарда с кричащим в свёртке пелёнок младенцем на руках.
Вымыть дитя уже успели перед тем, как запеленать.
— А как Фьора? — полушёпотом спросили оба мужчины одновременно, с надеждой и страхом взирая на пожилую даму, ожидая услышать от неё как самый радостный, так и самый страшный для них ответ.
— Жива и здорова наша Фьора, слава Господу и Святой Деве, — прошептала пожилая дама, бережно укачивая и прижимая к себе рождённого своей воспитанницей ребёнка. — Только легла немного поспать. Роды отняли у неё много сил, но всё прошло без осложнений, никаких травм у Фьоры и ребёнка нет. Малыш так вообще загляденье — здоровье будет отменное, лёгкие невероятно сильные, раз так громко кричит. Явно дитя пошумит ещё в этом мире. Глазки, вероятно, как у Фьоры будут.
— Можно взглянуть на дитя? — робко и тихо оживился Франческо.
— Я тоже хочу взглянуть, — присоединился к тестю Филипп, исполненная безмерного счастья улыбка светилась на лице молодого человека, только что ставшего отцом.
Леонарда, светясь восторгом и нежностью, радостью, бесконечно счастливая — что роды окончились для её воспитанницы благополучно, показала двум мужчинам выглядывающее из пелёнок ещё красное и опухшее, сморщенное личико младенца.
Со смесью восхищения и неверия в происходящее мужчины смотрели на дитя.
— Подумать только, я теперь дедушка, — с ликующим и восторженным придыханием шептал Франческо Бельтрами. — И Слава Мадонне, что роды у Фьоры прошли гладко и без осложнений… Теперь моя дочь вне опасности…
— Мне, конечно, пол моего ребёнка безразличен — всё равно любить буду сверх меры, — тихонько проговорил Филипп, — но кто у Фьоры и у меня родился?
— Мальчик это, мессир де Селонже, Фьора как в воду глядела — что мальчик будет, — с гордой нежностью отвечала Леонарда. — Сын Фьоры и ваш. Такой маленький, а уже какие-то черты внешности от вас получил.
— Мой славный, мой родной, — шептал Филипп поражённо на него взирающему мутными серыми глазами ребёнку, — добро пожаловать в этот мир, прекрасный и сумасшедший. — Указательным пальцем он погладил кроху по маленькой щёчке. — Надеюсь, ты унаследуешь ум твоей матери, потому что мальчишки рода Селонже всегда были сущим бедствием для родителей. Я тому подтверждение. — Бережно взял мужчина сына из рук Леонарды и осторожно прижал к себе, целуя в лобик.
— Так, кто посмел рискнуть здоровьем и унести моего ребёнка?! — раздался из комнаты возмущённый, хоть и слабый крик Фьоры.
— Фьора, дитя моё, не сердись уж! — отвечала Леонарда, скорей торопясь к своей воспитаннице. Следом за ней проследовали в комнату Франческо Бельтрами и Филипп, держащий надёжно и бережно своего сына. — Я знакомила твоих мужа и отца с твоим и мессира Филиппа сынишкой.
— Вам же всем лучше, что вы принесли мне моего малыша сразу, — обессиленно, но всё же с доброжелательной иронией поддевала Фьора любя членов своей семьи, протягивая руки, чтобы ей скорее отдали её ребёнка.
Филипп сразу разгадал её неозвученную вслух просьбу, подойдя к жене и передавая ей на руки сына, помог ей после удобнее устроить ребёнка на её руках.
Леонарда и служанки, как видно, успели привести её в порядок, рядом на прикроватной тумбе лежала переставшая быть Фьоре нужной грелка со льдом.
Белокурая Агнелла Нарди вытерла платком испарину со лба и с висков Фьоры.
Хоть лицо Фьоры было бледно, и глаза горели как в бреду, но она держалась даже после нелёгких для неё родов гордо и с достоинством, высоко держала голову — как с детства приучил её отец, и находила в себе силы улыбаться! Наполовину её укрывало одеяло.
Филипп присел на край кровати, но поближе к Фьоре, поцеловав жену в висок и погладив по плечу.
— Знаешь, Фьора, лучше подарок ты мне сделать не могла — чем наш с тобой ребёнок. Я очень рад, что ты и наш сын в полном порядке, что с вами обоими всё хорошо, — последовал за этими словами Филиппа бережный поцелуй в лоб, от которого Фьора самодовольно улыбнулась и радостно хихикала.
— Я уже имя ребёнку придумала — и только рискните оспаривать мой выбор. Филипп Жан-Франсуа де Селонже. Думаю, будет звучать очень красиво, — протянула Фьора мечтательно, освобождая одну грудь от плена сорочки и приложив к груди сынишку. Филипп решил немного помочь жене удобнее устроить дитя, но Фьора с ласковой вежливостью от его помощи отказалась. — Нет, спасибо, я сама. Леонарда мне всё объяснила ещё задолго до дня родов.
— А, ну раз так, то всё хорошо. Большое везение для нас всех — твоя наставница Леонарда. Как же хорошо, что монсеньор дал мне отпуск, хоть за несколько дней до рождения моего ребёнка успел приехать, — Филипп поцеловал в макушку супругу и легонько погладил по махонькой головёнке сына, чёрные волосики которого забавно и мило торчали в разные стороны.

Уже успевший получить имя, новорожденный Филипп Жан-Франсуа смог захватить материнский сосок вместе с ареолой своим маленьким ротиком, принявшись жадно пить грудное молоко. Фьора с нежностью, к которой примешивалось восхищённое счастье и гордость, смотрела на своего ребёнка, которого родила в этот мир ценой своих мучений и криков несколько часов.
— Ну и намучились мы все тревогой за тебя, дочка, — опустился Франческо перед кроватью Фьоры на колени, ласково потрепав дочь по щеке. — Я думал, Господу отдам душу от страха, всё ли с тобой и ребёнком будет хорошо. Как же славно видеть, что ты и малыш оба здоровы, — встав с колен, Франческо подошёл ближе к дочери и крепко поцеловал в щёку. — Так ещё я мужа твоего удерживал — он же никого не слушал, хотел быть рядом с тобой во время родов.
— Фьора, детка, — робко обратилась Леонарда к своей подопечной, — ты бы не кормила грудью… Ведь можно послать за кормилицей, а ты, как-никак, знатная дама…
— Ну и что? — заявила непринуждённо Фьора. — Я мать моему сыну, а маленький Филипп — живое дитя, и раз я благополучно перенесла беременность и роды, в моей груди есть молоко, то и моего сына я буду кормить сама, — подытожила безапелляционно Фьора.
— Моя дорогая, но ведь ты такая хрупкая, — не сдавалась Леонарда.
— При всей моей «хрупкости», эти роды я перенесла благополучно, — парировала Фьора.
— Но какая знатная дама сама выкармливает грудью своих детей?.. — озадаченно проговорила Леонарда, утратив надежду убедить Фьору в необходимости нанять маленькому Филиппу Жану-Франсуа кормилицу.
— Так Фьора станет первой женщиной в роду Селонже, которая кормила сама своего ребёнка, — поддержал жену Филипп, получив от неё в ответ как благодарность за его заступничество — заговорщическую улыбку.
— Да, я хочу быть матерью моему сыну и кормить его сама, — твёрдо настаивала Фьора. — Нет желания уподобляться особам, которые спихивают своих детей на кормилиц и видятся с детьми так редко, что при встрече их не узнают.
Заслышав эти слова Фьоры, Леонарда больше и не надеялась её убедить в своей правоте, что малышу нужна кормилица, раз уж Фьора захотела сама кормить грудью своё дитя.
— Фьора, родная, ты правда в порядке? — всё же обеспокоенно спросил Филипп, гладя своей крепкой и огрубевшей от меча рукой жену по её взлохмаченным чёрным волосам.
— Не считая того, что я себя чувствую так, будто по мне десять карет проехались туда и обратно раз пятьдесят, я в порядке, — с доброжелательным ехидством отшутилась Фьора, всё ещё ласково посмеиваясь. И хоть в лице Фьоры, перенесшей такое нелёгкое испытание как первые роды, не было ни кровинки, его несказанно украшала улыбка матери — впервые взявшей на руки своё дитя.
— Мессир де Селонже, — мягко обратилась Леонарда к мужу своей ненаглядной воспитанницы, — я понимаю, вы любите Фьору и переживаете за неё, но она сильнее, чем кажется. Раз к ней возвращается чувство юмора, значит, скоро придёт в себя.
— Если ты второго ребёнка захочешь, Филипп де Селонже, рожать его будешь ты, — не могла удержаться Фьора от того, чтобы не поддеть с любящей иронией своего мужа, и при этом улыбаясь ему с ехидством своими искусанными в кровь губами.
— Второй ребёнок будет приёмный, и мы оба будем пить настойки против зачатия, — пробурчал Селонже, поглаживая по голове жену, кормящую их ребёнка и излучающую собой восторженную нежность и уязвимость смелости материнства. — Уж лучше бы я на твоём месте был…
— Поверь мне, Филипп, благодари Бога, что ты никогда не будешь на моём месте, — ответствовала с усмешкой Фьора. — Милая Леонарда, — обратилась юная мать уже к своей гувернантке, — ты меня очень выручишь, если принесёшь мне молоко с мёдом, горячее… — попросила она. — А отец и Филипп обо мне с ребёнком хорошо позаботятся.
— Моя голубка, для тебя всё, что угодно! — подойдя к Фьоре, Леонарда по очереди поцеловала молодую женщину и мирно кушающего младенца в их макушки. Только после этого она покинула комнату, где сегодня случилось рождение новой жизни.
Новая жизнь, рождённая сегодня Фьорой в муках нескольких часов, которая несёт молодой женщине и её супругу только надежды на счастье.