Борьба с пустотой

Борьба с пустотой

Скорость полёта невыносимо огромна. Я обгоняю свет. Солнце давно осталось позади, и будь у меня иллюминаторы, я бы видела, как мимо проносятся другие звёзды. Чужие звёзды.

Но иллюминаторов нет. Я заперта в капсуле из титана и свинцовых сплавов, защищена от холода, вакуума и радиации, но не могу выйти, не могу даже выглянуть наружу. Два таймера на панели управления отсчитывают дни. Верхний показывает сколько осталось лететь. Нижний – сколько я уже провела на корабле.

На верхнем – три месяца.

На нижнем – девять лет, пять месяцев и шесть дней.

Большую часть времени я сплю. Со мной запас лёгкого снотворного на десятилетия, хватит даже долететь до видимого края вселенной. И то, что я вижу во сне…

Знаете, лет двадцать назад я услышала старую русскую песенку. Страна, подарившая миру первый sputnik, Королёва и Гагарина, смогла выразить космическую тоску. Их астронавт видит во сне зелёную траву у родного дома. Я вижу голубое небо, как в летний ясный день. Колосья пшеницы, тёмные листья крапивы и дорожную пыль. Вижу всё, кроме электронного света и блеска металла.

А потом я снова просыпаюсь в капсуле. До места назначения – два месяца и восемь дней.

Со мной невозможно связаться. Скорость слишком большая, а останавливаться для телефонного разговора никак нельзя. Я путешествую абсолютно одна. Мне не скучно: у меня несколько терабайтов книг, музыки и фильмов. Но голоса и лица актёров на экране – не настоящие. Последние живые люди, которых я видела, это техники, закрывшие снаружи люк корабля. Самое качественное изображение самого талантливого актёра не сравнится с ними.

Иногда, засыпая, я гадаю, что там произошло на земле. Изобрели ли лекарство от рака, вернули ли к жизни динозавров. Кто получил Оскар и стал президентом. Иногда я спрашиваю себя: живы ли мои родители и не случилось ли чего с младшей сестрой. Но об этом лучше не думать, и я принимаю таблетку снотворного.

Моя сестра – причина, по которой именно меня отправили в полёт. Кандидатов было немало. С того дня, как на Арктической станции получили сигнал с далёкой планеты, все астронавты захотели первыми вступить в контакт.

Я была среди них. Тоже вошла в гонку на должность космического посла. Мы часами разговаривали с психологами и врачами, проходили тесты, выдерживали десятки интервью. На сотни раз слушали сообщение из космоса: несколько десятков слов на непонятном языке. Каких именно – ни один лингвист не мог сказать. Но кем бы ни были инопланетяне, они могли говорить. Они были разумны, как мы.

Пройти отбор мне помог послужной список – три года на МКС, множество выходов в открытый космос. Я попала в десятку лучших кандидатов. Потом в пятёрку. На одном из собеседований, представитель НАСА сказал, что мне повезло с сестрой.

– Мы стараемся не брать единственных детей в семье. Сложно представить, что будет с их родителями, если они не вернутся.

Я не боялась умереть в небе. Не боялась, каждый раз подходя к открытому люку МКС и выглядывая в пустоту космоса. Не было страха и тогда, перед двадцатилетним полётом на незнакомую планету.

Я верила, что хочу полететь.

Даже когда за неделю до вылета три последних кандидата стояли у готовой капсулы – и прозвучало моё имя.

Даже когда они закрыли за мной люк корабля.

Я не думала, что космос действительно такой холодный и пустой. На миллиарды километров вокруг бьётся только моё сердце. Двадцать лет в одиночестве… Психиатры из НАСА, после всех своих тестов сказали, что я могу это пережить.

Сейчас я уже не уверена.

Иногда я пытаюсь представить их – тех, кто послал нам сигнал. Переслушиваю запись шипучего голоса. Мы не одни во вселенной – эта мысль освещает пустоту вокруг. Ожидание встречи заставляет цифры на таймерах меняться быстрее.

Ещё я слушаю Pink Floyd и песни тибетских буддистов. Японский поп и русские романсы. Смотрю чёрно-белые фильмы, перечитываю Улисса на третий раз.

Таймер показывает неделю до цели.

Я жду.

Посадка проходит в автоматическом режиме. Я не могу контролировать то, как корабль медленно опускается на землю незнакомой планеты. Вместо того, чтобы управлять капсулой или наблюдать за приборами, я сижу на коленях около передатчика. Совсем скоро появится связь.

На Земле, за тысячи километров отсюда, стоит ещё один передатчик. И кто-то так же сидит около него, ожидая моего сообщения.

Индикатор на панели загорается зелёным. Как только компьютер докладывает об успешном приземлении, я включаю микрофон. Поток скопившихся внутри слов приходится свести к короткому сообщению. Позывные, время прибытия, извещение о том, что все системы работают нормально. Я говорю, что готова к контакту, и включаю режим приёма. Индикатор меняет цвет на оранжевый. Ещё немного, не больше десяти минут…

Поглядывая на передатчик, достаю из контейнера скафандр. Интересно, кто там, на далёкой планете собрался в центре управления? Всё руководство НАСА, журналисты и, быть может, моя семья. Что они все скажут мне?

Лампочка снова загорается зелёным. Я закрываю глаза.

Из динамиков раздаётся только тихое шипение.

Это не нормально.

Я снова хватаюсь за ручку передатчика. Столько раз во время полёта я сжимала её, думая о первом разговоре с домом. И не шум помех я ожидала услышать. Мне должен был ответить кто-то из центра управления полётами. Они там ждали моего прибытия, они должны поговорить со мной!

Я снова надиктовываю своё сообщение и отправляю его. Индикатор вспыхивает оранжевым. В скафандре жарко, но я стою на коленях у передатчика и жду. Три минуты. Шесть. Пятнадцать.

Снова зелёный свет и помехи, доносящиеся из динамиков.