Брат

Брат

Это было давно.

Мне приснился сон. Я до сих пор его помню. Ясно. Чётко. Как алфавит в букваре: от «А» до «Я».

Длинный коридор. Я иду мимо закрытых дверей. Знаю, что сейчас постучу в самую дальнюю, и дверь откроет Он. Лицо озарит широкая улыбка. Я прижму Его к груди. Похлопаю по плечу. Мы сядем в тесной кухне, закурим одну на двоих сигарету. Просидим до полуночи, по очереди пуская кольца дыма в потолок и болтая о всякой ерунде. Потом Он пойдёт меня провожать. Шагая по спящему городу, мы тихо споём в унисон: «Брат ты мне или не брат…»

Я дохожу до конца коридора. Дверь открыта. Заглядываю внутрь. Белые стены, белый потолок. Белый пол. А за спиной голос: «Здесь два дня никто не живёт».

Я проснулся в холодном поту. Два дня… Он не приходил ко мне и не звонил целых два дня! Я человек семейный, а Он — гуляй в поле ветер. Мы жили одной жизнью, но шли по разным дорогам и не мешали друг другу. Я схватил трубку телефона, на ощупь набрал номер — мне никто не ответил. Выскочил в декабрьское утро и побежал к Нему. Прошёл по длинному коридору мимо молчаливых квартир, постучал в дальнюю дверь — мне никто не открыл.

Целый день я занимался своими делами, смотрел на падающий за окном снег и ждал, когда наступит вечер. Новости вечера не утешили. Он не появился на работе. Не заглядывал к друзьям. Никому не звонил. Сотовый в то время был небывалой роскошью, которую мы не могли себе позволить.

Разговор с Его соседкой был случайным — она из лифта, а я в лифт. Она говорила быстро, путано, будто боялась, что я уеду, не дослушав. Во дворе, в мусорном баке нашли тело мужчины. Кто-то даже ходил на опознание, но не сумел сказать, чей это труп. Я подумал: «У людей горе, а они даже не догадываются».

Шагая домой, я подбирал слова, которые выплесну Ему в лицо при встрече. И понимал, что ничего не скажу, а обниму так крепко, как никогда в жизни Его не обнимал.

Не знаю, что на меня нашло… посреди ночи я отправился в морг. Упрашивал дежурного врача показать мне труп, а сам думал: «Какого чёрта я здесь делаю?»

Посмотрел. Это не Он.

Врач поставил передо мной пластиковый ящик: «Личные вещи». В ящике Его одежда, Его любимые ботинки, Его зажигалка — подарок друга, капитана дальнего плавания. Но тот, кто лежал в холодильнике, — не Он!

День прошёл, как любой другой день, а вечером за мной приехали. В сопровождении участкового и следователя я отправился на официальное опознание.

Меня расспрашивали об особых приметах брата. А я не мог взять в толк — зачем им это? У трупа на левой лопатке родинка? И что с того? У меня тоже на лопатке родинка. Шрам после аппендицита? Да ради Бога! У каждого второго имеется такой шрам. «Это не мой брат!» — отрезал я и ушёл.

Я всю ночь простоял на балконе. Глотая морозный воздух, напевал: «Брат ты мне…» Всматривался в зябкую мглу и ждал. А Он так и не появился.

И вдруг звонок. Из милиции. Меня просили принести Его фотографии. Мол, задержали подозреваемых — пятерых сопливых пацанов. И тут я вздохнул полной грудью. Мой брат служил на флоте, работал в литейном цеху, играл в заводской сборной по баскетболу… Короче говоря, я ступил в кабинет следователя, положил фотографии на стол и сказал, что через час у меня лекция, а на лекции я никогда не опаздываю.

Следователь вернулся через десять минут. Малолетки узнали на фото того, кто заскочил в бар, расположенный в одном из домов Его двора. Местные называют этот бар «Духовкой», и название полностью соответствует его сути: низкий потолок, спёртый воздух, три бильярдных стола, вокруг них ходят по очереди — настолько узкое расстояние между краями. В тот вечер людей в забегаловке почти не было, лишь эти пацаны, сонный бармен и пара пропойц, дремавших за барной стойкой. Юнцы «любезно» попросили моего брата отойти от стола, а он «покрыл их матом». Ну а дальше… Дальше я слушать не стал — зачем мне это? Спрятал фотографии во внутренний карман пальто и ушёл.

Падал снег, и лил дождь. Закусив воротник куртки, я наблюдал, как из морга выносят гроб и грузят в машину. Водитель спросил: «Куда?» Я не знал, где жил этот человек и кто его ждал, и потому ответил: «Конечный пункт».

Огромное кладбище, лабиринты дорожек, унылые ограды. Хозяева могил тоскливо взирали с памятников на понурую процессию. Гроб несли друзья моего брата. Я не осмеливался сказать им, что не знаю человека, которого они провожают в последний путь. Нам всем было нестерпимо плохо. Друзья оплакивали потерю, а я страдал от непонимания, что я здесь делаю.

Мы брели за гробом медленно, невыносимо медленно. Глина раскисла настолько, что казалось, ещё шаг, и мы все ляжем между могил. Я поддерживал под локоть жену, а она смотрела на соскальзывающие с тропинки сапоги, облепленные грязью и омываемые дождём. И шептала: «Не уроните его… Господи… только не уроните». Хотелось схватить её за плечи и хорошенько встряхнуть: это не мой брат! Но я, как и жена, сжимался в комок, когда кто-то оскальзывался, и шептал: «Господи… только не уроните».

Возле ямы гроб опустили на табуреты. Вроде бы необходимо что-то сказать… А мы стояли под снегом и дождём и смотрели в мертвенно-серое небо. Кто-то произнёс: «Давайте проверим руки. Покойникам их обычно связывают… Надо развязать».

Друзья сняли с гроба крышку и забыли — зачем. Я торопливо поправил намокший белый платок, обмотанный вокруг головы покойника. Все думали, что под плотной тканью скрыто обезображенное лицо. И только я знал… лица там нет.

Жена убрала шнурок, которым были стянуты запястья, легонько сжала человеку изуродованные пальцы и отошла. Говорить ничего не надо! Можно все слова, все чувства поместить в один жест, в одно прикосновение, в один взгляд. И витающая рядом душа поймёт…

«Надо убрать тряпку с головы», — сказал кто-то. А я похлопал безжизненного незнакомца по плечу и попросил заколотить гроб.

Мы похоронили его рядом с моими родителями. Я не мог человека, пусть даже незнакомого, оставить одного. Попросил отца поддержать его так, как может поддержать только отец. Попросил мать любить его так, как умеет любить только мать.