Брусничное солнце

Пролог

Мир несправедлив. За добро не всегда отплатят тем же, а за зло не накажут, ежели у него сильнейшие покровители. С этой суровой правдой Варваре пришлось столкнуться в неполные восемь лет.

Низенькая лошадка, подаренная матушкой на именины, беспокойно гарцевала под искусно отделанным седлом, звенела закушенная уздечка, из ноздрей в морозный воздух вылетали плотные клубы белого пара.

В сажени от неё на белом хрустящем снегу, широко раскинув руки, лежала молодая красивая женщина. В грубой шерстяной накидке иссини-черного цвета, на ней так сразу и не приметить четырех дыр от вил. Пронзительно-голубые глаза пусты, упираются в бескрайнее хмурое небо. А вокруг так красно, так красно... Алая лужа слишком велика, от нее еще идет слабый пар, в воздухе стоит ядреный запах железа. Рот мигом наполнился слюной. Варвара испуганно всхлипнула.

– Ох что же это, Николай Митрофанович, творится-то такое? Убили девку, убили! – Подручный батюшки спешивается, быстрым движением снимает её с лошадки и прижимает лицом к плотному вороту тулупа. – Не глядите, Варвара Николаевна, не глядите туда...

– Сказано было тебе, забирать её в поместье, куда ребенка привез?! – В отцовском голосе звенит злая сталь, да только её это не испугает больше нынешнего.

Перед широко распахнутыми глазами образ мертвой женщины, а рядом широкоплечий мужчина с вилами. Стоит, скалится, а глаза злые и безумные, что у пса бешеного.

Вокруг охает и ахает народ, но говорить без разрешения посмурневшего барина никто не отваживается. Бледные молодые девки жмутся друг к другу, отступают ближе к избам. А мужики сочувствующе цокают и тихо сплевывают горькую слюну, отводя глаза от остывающего трупа.

Дикий крик встретил их на подъезде. Впервые за долгое время батюшка нашел время на прогулку с нею. Вот уж где радость была у Варвары – ни вдохнуть, ни выдохнуть. С отцом всегда было спокойно: неспешная уверенная речь и горячие обнимающие руки. Рядом с ним не сковывало смущение, как порою бывало с суровой и требовательной матушкой. Николай Митрофанович говорил не об уроках и её заслугах, батюшка всегда интересовался её душевным самочувствием, благодушно слушал о чаяниях, надеждах и наивных детских мечтах.

В эту прогулку Варвара с таким самозабвенным восторгом говорила о своем первом детском бале, что не заметила, как лошади их дошли до ближайшего села Калиты. Среди морозных сверкающих под полуденным солнцем просторов уже вырисовывалась аккуратная неприметная церквушка. С последним колокольным звоном раздался душераздирающий женский крик. И отец послал галопом лошадь, велев ехавшему чуть одаль подручному отвезти дочь обратно в имение Глинка. Несколько мигов девочка наблюдала за тем, как искрящими брызгами разлетается снег под подковами гнедого скакуна Николая Митрофановича, а затем она отправила следом свою низенькую лошадку. Быстро. Так, что холодный воздух заперло в груди, а в ярко-красные щеки впился кусачий ледяной ветер. Сзади закричал подручный Агап, резво нагнал конским галопом, но перехватить поводья из ее рук не отважился. Сломай барская дочка шею и его бы обезглавили.

Как же сильно она пожалела, что ослушалась отцовского наказа.

– Не гневайся барин, одолжение народу сделал, ведьму я местную прибил. Жене моей отраву продала, чтоб та дитё ни в чем неповинное сбросила. – Мужик низко склонился, выпуская древко вил из рук. Из толпы послышался визгливый женский крик:

– А как же твоей жене к ней не идти, ты двенадцатого подряд окаянный заделал, впроголодь детишки живут, одну рубаху друг за другой донашивают, а ты всё приростком думаешь!

Того переменило, резко разогнувшись, он было дернулся к толпе:

– Твоё ли дело, Фекла?! Аль сама к ней на причащение чаще, чем в церковь бегала?!

– А ты теперь её ребятёнка доглядывать станешь? Сделал он сиротой мальчишку, барин, взял грех душегуб на душу свою черную!

Зашумел, заволновался люд, а над этим ропотом ледяной злостью пронёсся голос Николая Митрофановича.

– Кто право дал тебе её судьбу решать?! Что с бабой своей совладать не смог, то не её заслуга. – Мужик снова дернулся вниз в испуганном поклоне, а отец повернулся к подручному. – Коль уж тут, то скачи, Агап, за исправником. Варвара уже все разглядела, так пущай понимает, что за каждое деяние воздается при жизни или в посмертии. Пущай знает, что крепостные опасны и жестоки, коль распускаются, с ними строгостью надобно.

Подручный спустил её с рук, нервно пригладил растрепанную бороду и резво вскочил в седло. Лошадь испуганно всхрапнула, дернулась от тела, но послушалась твердой руки и скоро набрала нужный темп. Варвару же батюшка примостил перед собой в седле, продолжил разговор.

– Где ныне её сын?

Выкрикивающая из толпы женщина вышла вперед, склонилась, из-под шерстяного платка выскользнула темно-русая коса, чирикнула кончиком по сугробу.

– Так заперли его, барин, наши мужики его в конюшнях закрыли, жалко хлопца, да только что ж уже поделать. Дело сделано, ежели он на вилы да топоры полезет, ничем хорошим не обойдется.

– Привести его. – Коротко, властно, прижимая к себе дочь, барин снова повернулся к душегубцу. – Снимай тулуп, да накрой тело. Рожу не криви, моли Господа, чтоб ты до святок дожил. Будь на то лишь моя воля – обезглавил и дело с концом. Повезет тебе, дурень, ежели в ссылку отправить изволят.

Тот запыхтел, покраснели уши, а верхнюю одежду снял, швырнул, не глядя в сторону мертвой женщины.